Татьяна Апраксина - Дым отечества

— Де Шательро. Подарил. Мне. Библиотеку. Кто бы мог подумать, что достойная благородная дама, жена лорда и хозяйка замка может так… громко и пронзительно выражать свое ликование. Вполне корыстного свойства, надо заметить: вместе с прошлой библиотекой сгорели и обожаемые сестрицей длинные брехливые истории о путешествиях в загадочные земли. И еще более длинные толедские рыцарские романы, со всеми их скрупулезными перечислениями подпруг и застежек, тоже сгорели… не жалко ни того, ни другого; но какая обуза для всякого человека иметь ученую сестру! Ученую, алчную и решительную. Лучше уж Вилкинсоны, право слово. С сестрой-то ничего не сделаешь, даже если поймаешь на грабеже…

— Вы ее оставили в городе? — спрашивает, и упирает руки в бока так, словно уже готова послать обратно в Дун Эйдин за книгами.

— Я немножко привез сюда. То, что вам понравится. Э… то, про что я уверен, что понравится. Сестрицын супруг возвращается только к вечеру: объезжал владения, немного поохотился, немного задержался в гостях у одного из арендаторов, так что был вдвойне благодушен — хотя, казалось бы, куда ж еще? Замечательный муж для Джейн: добрый, щедрый, обходительный, ни во что не встревает — и совершенно негодный родич. Потому что добрый и никуда не встревает. Надеяться на его помощь не приходится. Сомневаться в том, что, случись беда, он сестру убережет — тоже. Хоть тут все хорошо. Ужинали по-домашнему, то есть, досыта и еще немножко с запасом. По-зимнему: вдоволь мяса и хлеба, а рыбы, ягоды и овощей меньше. Зато похлебки из копченой пикши — вдоволь, да такой, что не везде сварить сумеют. Так и чувствуешь, как каждый глоток золотит изнутри глотку и нутро!

А суп из баранины? С морковью, репой, сельдереем и всякими другими кореньями? Ароматный, наваристый, настоявшийся в горшке. Покрытый прозрачными каплями жирка, подвижными, как ртуть. Тут мало знать секрет, надо еще иметь особенную удачу, чтоб за этот суп можно было душу Сатане продать и не жалеть о сделке. А пудинг с сухими фруктами и имбирем?..

Пили мало из уважения к сестрице… бедняжке еще долго разбавлять вино водой. Зато много пели. Удачный и уютный зять, как оказалось, очень лихо играл в «лису и гусей», причем за лису, в нападении. Потом будущая мать семейства и настоящая его глава снизошла — и раскатала их обоих. И за лису, и за гусей. За гусей даже быстрее. Потом они потеряли фигурку. Гусь был зеленым, обивка тоже. Искали долго, смеялись дольше. Устав смеяться, перешли к главному вечернему развлечению: новостям и сплетням. Этого добра у Джеймса хватало, учитывая, что Джейн с супругом в Дун Эйдине не были с начала осени, гостей принимали мало, сами выезжали тоже не слишком часто. Теплая размеренная жизнь даже не текла, стояла ровной зеркальной водой в пруду… и ряби на этой воде не хватало обоим. Новости товар скоропортящийся, а вот байки, сплетни и страшные истории замок будет с удовольствием повторять до самой весны. Джеймс помнил этот ритуал с детства. Стряпухи на кухне ловили матушкиного грума, прокравшегося за лепешкой, и начинали:

— А расскажи-ка нам как в прошлом году леди выезжала в столицу?

— Так я же на прошлой неделе!..

— А все равно расскажи, не ленись, послушать-то приятно… И Джеймс не стал лениться и рассказал, как де Шательро произносил речь в парламенте — и как после него словно черт из зеркала вылез обездоленный Огилви со своей жалобой.

— Сестра благоволит ему, — заметил Джон Стюарт. — И не зря. Он привел в порядок не только конюшенные службы, но и часть дворцового хозяйства. В наследники я себе такого тоже не пожелал бы, а вот в управляющие взял бы, не глядя.

— Да неужели, мой лорд супруг? — Джейн приподняла бровь. — Сердечно вас благодарю! Неужели вы забыли, за что отец изгнал его из дома и рода?

— Видите ли, леди моя супруга, я не его отец. И если бы мой управляющий обеспокоил мою жену, я не прогнал бы его, а повесил. Джон Стюарт — добродушнейший из зверей полевых, но тут веришь каждому слову. И драться не стал бы. Потому что не с кем. Перешли к вещам более приятным — как праздновали в Холируде Рождество, как мирились, как была одета королева, как принимала — и каким вовсе нестрашным украшением оказался ее новый музыкант. Джейн слегка скривилась — словно разбавленное вино ей кислило, и чем дольше слушала, тем хуже и хуже делалось вино. На прямое уже «да что там, совершенно невинные картины», наконец фыркнула и сказала, что все лето при дворе имела сомнительное удовольствие любоваться этими невинными картинами. И не в том беда, что они не так уж невинны — какое там, проще представить, что Мария сделала любовником свою кудлатую завитую собачку, чем это ничтожество, но не пробовал ли дражайший братец взглянуть на происходящее не своим ко всему привычным и затупившимся в Орлеане взором… а вот, скажем, как смотрит на это обычный горожанин. Или — лучше того — как бы смотрел бы, скажем, лорд Рутвен на такое поведение своей супруги с каким-то заезжим лютнистом. А?

— Рутвен? Этот в лучшем случае присоединится, — буркнул Джеймс. — В худшем отберет лютниста. Простите — но что ж это вы после еды и о Рутвенах… И я не орлеанским взглядом смотрю. Случись там Нокс он бы тоже ничего не углядел, кроме достойной всяческого осуждения любви к развлечениям и удобству. Сестрица призадумалась, покачала головой и торжествующе заключила:

— Значит, это он при вас притих. Потому что то, что видела я, было весьма неблагоразумно.

— Тогда давайте иначе, мудрая сестрица. Расскажите мне, что видели вы. — Поздравь себя, Джеймс, ты стал пугалом.

— Этот мальчишка позволяет себе лишнее по любым меркам, — отрезала сестрица.

— Например, летом во время выезда он уснул у ног Ее Величества. И как бы не на две трети под юбками, — добавила Джейн, уже поймав удивленный взгляд, мол, ну и что ж здесь такого. — Без позволения приходил в королевский кабинет. Мог спрятаться где-нибудь и высунуться в любой момент. Болтал, что никто, кроме него, не умеет ухаживать за Марией, когда у нее голова болит. Представь себе вот это все… Джеймс представил. Потом представил еще раз. Потом спросил:

— А лорд протектор поздно заметил — а теперь не рискует вмешаться?

— Лорд протектор так дорожит установившимся взаимопониманием, что и не будет вмешиваться.

— Тем более, — добавил брат лорда протектора, — что вмешательство равно признанию, что случилось нечто неподобающее. Джеймс вздохнул. Мария, которая готова — с легкостью, с воодушевлением! — поступиться значительным, как согласилась она с тем, что католические храмы в Дун Эйдине останутся закрытыми, за исключением часовни в ее замке, ни за что не согласится пожертвовать такой пустяковиной, как аурелианский лютнист. Скорее войну устроит. И лорд протектор, который вынужден при любом раскладе делать вид, что все хорошо, так и нужно. Сера и селитра.