Алекс Бор - Остров Свободы

Спустя час Фидель был уже на Калле-Линеа. Как и следовало ожидать, дом был полностью разграблен. Грабители - Фидель ничуть не сомневался, что это были немцы, - вынесли из дома всю мебель, в том числе и "королевское ложе", не говоря уже о часах с маятником в виде парусника. В патио валялись окурки и бутылки из-под немецкого шнапса...

Фидель поспрашивал соседей, не слышал ли кто об его отце - но они только пожали плечами...

Фидель медленно возвращался к жизни и понимал, что перед ним в скором времени может стать проблема, на что ему жить. Он решил сходить в банк, в котором отец открыл счет на имя Фиделя, когда он приехал в Гавану учиться. Банк, как ни странно, не был не только разрушен, но работал. И счет не был заморожен...

Управляющий банком сказал Фиделю, что немецкая комендатура не станет конфисковывать вклады частных лиц - за исключением тех, кто будет вести себя нелояльно к новым властям. Это известие Фидель принял с видимым облегчением: голодная смерть в ближайшие годы ему не грозила...

Очередная листовка нашла свое место на обшарпанной стене серого дома, стоящего в темном переулке, куда не доставал свет фонарей, ярко горевших на проспекте Пасео, и Фидель уже собирался покинуть переулок, но вместо этого остановился и вжался в шершавую стену, стараясь не дышать. Где-то совсем рядом прошагал, звонко цокая подкованными сапогами, немецкий патруль. Фидель криво усмехнулся: какие же они, эти немцы, пижоны... При ходьбе нарочито громко стучат каблуками. Словно хотят показать, что именно они - хозяева и этого города, и всей страны.

Фидель снова усмехнулся, сплюнув на мостовую: хозяева... Неужели они такие тупые, что не могут понять, что те, за кем они охотятся, услышав характерный цокот, успеют сто раз спрятаться?

Впрочем, сегодня патрулей было особенно много, они шагали один за другим, с перерывом в пять-десять минут. Фидель это отметил еще днем, когда делал вид, что гуляет по Прадо, а на самом деле разведывая место проведения операции. Нетрудно было понять, что намечается очередная крупномасштабная облава. Видимо, немцы были хорошо осведомлены, что подполье что-то затеяло. В таких случаях немцы звереют и хватают всех, кто покажется им подозрительным. Фидель не хотел думать о том, что будет, если его остановят и обыщут...

Немцы шагали по мостовым, громко цокая подковками, изредка заглядывая в темные переулки, освещая их недра армейскими фонариками.

Но соваться в городскую утробу они не решались, и это было на руку Фиделю.

Один раз, когда Фидель ждал, когда пройдут немцы, особо настырный патрульный заглянул все-таки в переулок. Яркий свет едва не задел Фиделя, который вжался в небольшую нишу в стене, думая только о том, чтобы стать невидимым, слиться с лиловой мглой. Он молил бога, чтобы тот отвел немцу глаза от ниши, и направил горячий сноп яркого света чуть левее...

Бог, похоже, услышал молитвы Фиделя, и патрульный, что-то пробормотав на своем лающем языке, выключил фонарь и вышел из переулка.

Фиделю повезло, но он чувствовал, что везение не может длиться долго. Ему уже давно везет, и лимит на везение может скоро оказаться исчерпанным.

Где-то в груди зародилось холодное ощущение тревоги. Фиделю захотелось выкинуть опасные листы бумаги, и бежать домой, закрыться от внешнего мира в своей маленькой комнатушке, и сидеть так целую вечность, не пуская никого в свой маленький, уютный мирок.

Но Фидель понимал: он не имеет права быть малодушным, не имеет права подчинять душу страху. Ведь он - не обыватель, который мечтает только о том, чтобы сладко поесть и приятно провести время, которого не волнуют немецкие патрули на улицах кубинских городов.

Фидель не был обывателем.

Он был подпольщиком.

Борцом...

Фидель хорошо помнил тот день, когда он встал в ряды борцов-подпольщиков. Встал не по принуждению, не под влиянием романтического порыва - по зову сердца.

Однажды, бесцельно шатаясь по городу, Фидель оказался в районе Центрального парка, недалеко от того места, где до войны возвышалось здание Национального Капитолия.

Американцы, когда бомбили Гавану, по каким-то им одним известным причинам пощадили точную копию своего Конгресса, и ни одна бомба не упала вблизи от здания.

Однако как только бомбардировки прекратились, Национальный Капитолий был взорван по приказу немецкого военного коменданта. "Гансанос" не пожалели десятков ящиков взрывчатки, чтобы только показать Америке, лежащей в ста милях от Гаваны, что именно они хозяева острова.

Взорвав Капитолий, немцы мобилизовали жителей Гаваны на разборку руин. Фидель тоже оказался в числе подневольных рабочих. И с утра до вечера он, как и тысячи горожан, возил тележки со щебнем до Малекона. Там под громкие крики немецких автоматчиков останки былого величия сбрасывали в океан.

Когда руины разобрали, получилась идеально ровная площадка, посреди которой был установлен огромный фанерный щит с надписью по-английски: "Смотри, Америка! Вот что тебя ждет!" Правда, через несколько дней щит с надписью куда-то исчез, однако это сошло с рук горожанам. То ли у комендатуры были более важные дела, то ли "гансанос", поставив щит, тут же забыли о нем.

У ограды парка выстроились в ряд путаны, совсем еще юные девочки. Самой старшей, наверное, не было и пятнадцати. Очевидно, что немецкие власти смотрели на "жриц свободной любви" сквозь пальцы.

Фидель скользнул по девочкам равнодушным взглядом. Девочки же смотрели на него, не скрывая своей заинтересованности.

Будь у Фиделя другое настроение, Фидель, конечно же, не отказался бы провести часок-другой с юной "жрицей любви" - деньги у него были. Но сейчас ему не хотелось секса. Не давали покоя воспоминания о пропавших отце и брате. Фидель даже сомневался, сможет ли он когда-нибудь снова лечь в постель с женщиной. Он чувствовал, что за этот месяц постарел лет на сто, если не больше...

Фидель остановился у памятника Хосе Марти. Вернее, у того, что от него осталось. У вытянутого прямоугольного пьедестала из белого каррарского мрамора. Сам памятник был сброшен немцами на землю и разбит на куски в первый же день оккупации. Мраморные обломки убирать не стали, - видимо, специально. Как говорится, в назидание...

Были разбиты и скульптуры женщин и детей, окружавших памятник Хосе и символизировавших свободную, непокоренную Кубу.

Некоторое время Фидель отрешенно смотрел на куски мрамора, на разбитые мраморные головы, на разбросанные по земле каменные руки и ноги - и его сердце наполнялось яростью и болью. Он мог простить немцам взорванный Национальный Капитолий, который был связан больше с северо-американской историей, чем с кубинской, но смириться с надругательством над памятником национальному герою Кубы, который отдал свою жизнь в борьбе за свободу и независимость своей страны - с этим смириться было гораздо труднее. Фидель понимал, что немцы сознательно разрушили памятник Хосе Марти, чтобы вытравить в кубинском народе национальное самосознание, показать кубинцам, что они такие же рабы Третьего рейха, как и народы других стран, покоренных Гитлером. Но он, Фидель, не хотел быть ничьим рабом, в первую очередь рабом Гитлера, которого он уже давно ненавидел всеми фибрами своей исстрадавшейся души. Не в силах сдерживать рвущийся наружу порыв, Фидель достал из кармана маленький кусочек мела, который он носил с собой уже давно, не совсем понимая, зачем тот ему нужен, и, забыв даже оглянуться по сторонам, размашисто вывел на щербатом постаменте: "Viva Cuba libre!"