Илья Тё - Евангелие от Ники

Рузскому подчинялся весь фронт. И черт его знает, как отреагируют рядовые, если я велю им стрелять в своего командира.

Мозг лихорадочно соображал. Так вот, о каком именно «критическом положении» меня предупреждал хронокорректор. Отпущенные мне семь дней я немыслимо заблуждался, с уверенностью, основанной на невежестве, я ожидал угрозы от всех: от социалистов, от рабочей партии, от бунтующих пролетариев, от гнева голодной толпы, от солдат гарнизона, не желающих воевать за «чуждые им интересы», от депутатов Думы наконец, от промышленников и даже от зажравшихся аристократов. А оказалось… банальней.

Николая сверг заговор генералов!

Энциклопедия повествовал мне ясно о последующих событиях — после отречения Императора, дума — эти крикливые болтуны, способные лишь плести интриги, — не сможет удержать власть. А легитимности или веры, у них, в отличие от меня, просто не хватит. Как только я поставлю подпись под отречением, все провалится в пропасть.

Только после отречения Императора рабочие партии начнут собирать отряды из пролетариев, только после этого — когда отпустятся вожжи, взбунтуется «красный флот». Только после этого начнутся солдатские мятежи, немыслимые в воюющей армии. Но пПока еще — не было ничего этого было ничего. Только кучка подонков в соседнем вагоне, демонстрации безработных в столице, стрельба в воздух резервных тыловых частей, не желающих отправляться на передовую.

Смешно. Но как я ни старался, я не смог преодолеть ту черту, которую не смог перейти и сам Николай Второй. Со всеми своими знаниями будущего, с моим «современным» взглядом и якобы более решительной волей — я оказался бессилен против удара предателей в спину. Чуть более оперативные сборы в Ставке, чуть более быстрая отправка с «мнимыми» войсками на Петроград — и все. Результат тот же. Царь в западне, в окружении вражеских солдат с кучкой никчемных придворных. Через стенку сидят Гучков и Родзянко, я подпишу отречение. Или …

Кстати что будет, если — «или»?..

Логика предписывала простейший выход: табакеркой в висок как Павлу, удушение подушкой как Петру Третьему. А проще — полет свинца в лоб. Двадцатый век, черт бы его побрал, это столетие неумеренного прогресса. Табакерки нынче не в моде.

Убьют. Потом объявят, что отрекся. Миллионы людей в губерниях и областях великой России не будут сличать подписи на бумагах. Есть телеграф. Есть газеты. Между прочим, предыдущее, «реальное» отречение, по данным энциклопедии было написано Николаем на телеграфном бланке простым карандашом — не пером! Тем не менее, это не помешало.

Наследником является малолетний Алексей, а значит — мое отречение в его пользу всего лишь формальность. Один выстрел мне в голову — и императором автоматически станет маленький больной цесаревич.

«Ну что же, Николай Александрович, — криво усмехнулся я, обращаясь к своему «альтер эго», — мое присутствие тебя не спасло. Мы опять проиграли».

Или?..

Или!

Решившись, я медленно поднял голову и осмотрелся кругом. В отличие от «прошлого» Николая, мы с моим носителем знали , чем закончится его последний февраль. Царю пообещают спасение, возможность выезда в Англию вместе с семьей. Он откажется, — ведь русский царь должен оставаться в России, — и останется, в отличие, кстати, от большинства высших дворян, будущих белоэмигрантов. Дума гарантирует ему безопасность на всей территории великой и необъятной. Однако уже через десять дней после данного обещания, семью Императора арестуют. Мне, а значит и Николаю, было прекрасно известно, чем закончится этот арест, энциклопедия сообщала об этом сжато, но очень доступно, рисуя перед глазами жуткую картину цареубийства. И если не ради себя, то ради жизни жены, четырех дочерей и малолетнего Алексея, мы с Николаем должны были попытаться!

Нельзя сказать, действовал ли в этот момент лично я или царь Николай Второй. Мы не отличались сейчас один от другого — только лишь информацией, маленьким клочком знаний о будущем, не о фантастической технике или вершинах науки, а о будущем собственных жены и детей. В отличие от меня, никогда не носившего оружие, Николай являлся профессиональным военным и обращение с шашкой, конем, винтовкой, наганом, не было ему чуждым, это являлось частью всякого дворянина — обыденным делом, не требующем усилий со стороны мозга. Привычным, как работа печени или сердца. Требовалась только воля, маленькое решение. Остальное — прошло на рефлексах.

В соседнем вагоне, через дверь от менятамбуре, примерно в метрах двух от меня, находился сановник свиты адмирал Нилов. Я открыл дверь и вошел.

Его мМассивная, скалообразная фигура адмирала с косой саженью в плечах, произвела на меня впечатление в дни совместного путешествия своими размерами и скрытой в размерах мощью, однако сейчас, придворныйадмирал выглядел жалко. Выражение побитой собаки на некогда уверенном и сильном лице, вызывало почти отвращение. Бывший капитан черноморского миноносца, в двадцать один год потопивший в бесстрашной лобовой атаке турецкий монитор, бравый моряк, довоенный командир Гвардейского экипажа и мой личный флаг-капитан, сейчас выглядел подавленным и несчастным.

Настроение царских вельмож, впрочем, в данный момент меня совершенно не занимало.

— Константин Дмитриевич, — я обратился к нему с азартным задором в голосе, — мне нужен ваш пистолетревольвер.

— Ваше Величество?!..

— Стоп.!. Вы не слышите меня, адмирал.! — пПроизнес я уже серьезней., — Сконцентрируйтесь и делайте то, что скажу. На вашем поясе кобура, в ней находится револьвер, он мне нужен. Просто расстегните кобуруробку и протяните мне ваше оружие.

Огромный царедворец на мгновение замер, затем молча повиновался. Через секунду, в правой руке моей оказался револьвер. Будучи знакомым из энциклопедии Каина с основными системами вооружения сражающихся в Великой Войне держав, я без труда узнал в нем пистолет револьвер системы Нагана. В начале века наиболее перспективным образцом личного короткоствольного оружия считались именно револьверы, сочетавшие достаточную простоту с надежностью и многозарядным барабаном. Врученный мне экземпляр относился к модели 1895-го года (утвержденный для русской армии как раз царем Николаем), но не бельгийской, а тульской сборки, калибра 7,62 с самовозводомсамовзводом от нажатия на курокспусковой крючок. Рукоять знаменитого пистолетаревольвера украшала накладная серебряная пластина, остальные детали — черное воронение. Упрощенная мушка и литая, цельная рукоять, делали русскую модель более простой и технологичной при сборке, нежели известный бельгийской вариант, но отнюдь не внешность и не простота составляли сейчас для меня главную ценность полученной смертоносной вещи. Откинув дверцу револьверного барабана, я глянул вовнутрь. Семь зверей глядели на меня из отверстий, сверкая золотистыми капсулями. Барабан был полон — и это было единственное, в чем я нуждался сейчас.