Виталий Корягин - Винг

— Credo in unum Deum… Credo in unam sanctam catholicam apostalicam ecclesiam…

Наутро слуги Тиграна отнесли юношу на носилках в глубину ближайшего ущелья и оставили со стариком и Кнарик на ровной площадке перед отвесной скалой и, получив приказ вернуться через три дня, поклонившись, удалились.

Тигран подождал, пока они скрылись за поворотом, поплевал на ладони и волоком потащил носилки к скале. Эдвард в ужасе закрыл глаза, узрев, как голова и плечи старика исчезают в поверхности камня, а когда через секунду разлепил веки, колесики в ручках носилок скрежетали по полу невысокого узкого коридора с гладкими стенами, Кнарик шла сзади.

Тигран обернулся через плечо и пропыхтел:

— Голография это, не бойся, ну, сплошная стена — мираж, как в пустыне… Слыхал о таком?

Юноша знал о миражах, дьявольских наваждениях, Божьим попущением морочащих голову людям в пустынях, и крепче сжал зубы.

Проход скоро кончился, они оказались в большом круглом зале, залитом ровным белым светом. Блестели металлом и стеклом чудные, непонятные предметы. Слов для их описания сакс не нашел бы, даже если очень захотел.

Старик подтащил носилки к высокому белому столу под большим колпаком, легко как ребенка поднял Эдварда:

— Полежи, я недолго, только руки вымою!

Где-то в углу зажурчала вода, вспыхнул мертвенный лиловый свет. Через минуту Тигран склонился над юношей, растопырив пальцы в прозрачных перчатках:

— Страшно?

Эдвард судорожно кивнул.

— Не бойся! Веришь мне? Ну, вот и не бойся… Начнем, что ли? Жена, давай таблетки. На-ка вот, выпей. Сейчас ты заснешь, мальчик…

И несколько секунд спустя сакс крепко спал. Старик пристально вгляделся в расслабившееся во сне юное лицо и решительно сдвинул повязку с пустой глазницы.

Эдвард очнулся от каменного сна в знакомой комнате в доме Тиграна и сразу понял: что-то не так, как раньше. Через секунду осенило: под повязкой глазница не пуста больше, выбитый глаз снова на месте. Нестерпимо захотелось потрогать его, ощупать. Эдвард попытался поднять левую, целую руку, но только дернулся. Тело будто ужалили тысячи иголок, и он не сдержал стона.

Над ним склонилось смуглое доброе лицо Кнарик, она что-то произнесла по-армянски, мягкая рука погладила его по щеке. Он понял, что двигаться пока нельзя. Шаги ее прошелестели к выходу.

— Тигран, Тигран! — гортанно послышалось за дверью, и опять непонятно, по-своему.

Через несколько секунд старик вошел в комнату:

— Очнулся? Молодец! Как себя чувствуешь? — взял сакса за левое запястье, нащупал пульс.

— Больно двигаться… — шепотом ответил Эдвард.

— Ну, это-то неудивительно, швы еще свежие. Дня два тяжело будет, потерпи, не шевелись. Если все пойдет, как я рассчитываю, через недельку попробуем встать. Горшки за тобой выносить не надо, у тебя там трубки воткнуты, не стесняйся, пруди под себя, все стечет, куда надо.

— Сейчас Ноэми пришлю, пока ты без памяти лежал, она сама не своя ходила, волнуется. Не болтай с ней, тебе рано шевелить даже языком! Спи побольше. Если что понадобится, или заболит сильно — позовешь.

Ноэми впорхнула в комнату со счастливым лицом:

— Тигран сказал, милый, что все в порядке! Скоро ты встанешь на ноги!

Эдвард прошептал:

— Ты видела меня? Мне приделали эту… машину?!

— Нет! Ты же весь в бинтах… — испуганно пролепетала Ноэми, — принесли спящего, на кровать клали, видела — руки, ноги на месте, никакой машины! Ой, тебе ведь нельзя разговаривать, Тигран не велел!

Юноша облегченно вздохнул. Он почему-то представлял себе машину злым пауком, усевшимся на плечах человека и заставляющим его выполнять ужасные приказы. Он не чувствовал на теле ничего постороннего, немного успокоился и потихоньку погрузился в сон.

Дня три он просыпался лишь изредка и ненадолго, чтобы поесть, попить и снова уснуть. Видимо, среди лекарств, которыми пичкал Тигран, было и снотворное. Рядом постоянно дежурили женщины: Ноэми, Кнарик или старая экономка. По инструкции при пробуждении юноши они сразу звали лекаря.

Наконец, настало утро, когда Эдвард очнулся с совершенно ясной головой, надо думать, сонное зелье отменили. Шевельнулся для пробы, боли почти не было. То есть она, конечно, еще была, но, как бы спящая, не злая, чувствовалось, резкое движение может разбудить ее, а осторожное — пожалуй, нет.

Он полежал несколько минут, просто наслаждаясь почти забытым ощущением жизни без страданий. Сквозь занавески на окнах пробивались розовые лучи солнца, он уже в первый день заметил, что восход — там. Рядом на табуретке отрывисто и немелодично всхрапывала старуха — экономка. Будить ее не хотелось, незачем.

Эдвард попробовал пошевелить ногами, они, как и прежде, не двигались. Правая рука тоже не слушалась.

— Что же это старик говорил: "встанешь через неделю"? На что встану? — горестно подумал сакс.

Немного оттянул левой рукой повязку с глаза, прищурил другой, природный — темно. И новый глаз не видел ничего.

Когда через полчаса Тигран вкатил в комнату столик на колесах, накрытый белой тканью, и разбудил старуху, юноша лежал мрачнее тучи.

Старуха встала, со вкусом зевнула, показав желтые, но здоровые зубы и, видимо, спросила по-своему, что приготовить на завтрак. Тигран с трудом выяснил у сумрачного сакса, что бы он хотел пожевать, и поручил экономке передать всем, чтобы в комнату никто не входил, пока он не разрешит.

Приставил столик к изголовью кровати:

— Спать больше не хочешь? А почему такой грустный? Болит где-нибудь?

— Не болит, — уставившись в одну точку на потолке, коротко ответил Эдвард.

— А не болит, так нечего и кукситься! Сейчас проверим, как у тебя дела идут.

— Никак не идут! Ни руки, ни ног не чувствую, что их проверять?

Старик затрясся от смеха:

— Ну, развеселил! Кто ж греется у неразожженного костра? Сейчас запустим машину, заговоришь по-другому.

Сакс опасливо покосился на столик, кивнул на него:

— Это она? Тут, под покрывалом…

Тигран удивленно поднял брови:

— Она на тебе, твоя машина, а здесь приборы для ее проверки, — он стянул простыню со столика. Там блестели стеклом и сталью совершенно непонятные предметы.

Сакс таких никогда не видал, но сейчас они даже не привлекли его внимания:

— Как на мне, почему я не вижу?! — он левой рукой охлопал себя по груди, животу.

Старик перехватил руку:

— Не стучи, сейчас увидишь, не нервничай!

Он откинул одеяло, укрывавшее Эдварда. Тот как гусь вытянул шею, всматриваясь в себя — человеческая, несомненно, фигура на кровати, правда, вся забинтованная.

Тигран ножницами разрезал повязку на груди юноши. Из-под марли тускло блеснул металл: