Виталий Корягин - Винг

— У меня и слов-то таких нет — все объяснить, — наконец, странно холодно заговорил Тигран, — точнее, их нет у тебя в голове, чтобы понять объяснения. Но попытаюсь! Запомни: если опыт вступил в конфликт с фактами, тем хуже для опыта. Факт неизменно прав! Глуп отрицающий это! А человек остается человеком, пока мыслит, пока отвечает за себя. Сев на коня, не станешь же ты конем! Пользоваться — еще не значит подчиняться. Или машина принуждает тебя кривить душой, жить не по совести, нарушать Божьи заповеди, наконец? Нет?! Так что беспокоиться? Будь верен себе, ты же рыцарь! А одиночество? Умный человек всегда одинок, дураков-то кругом куда больше. Не у них же сочувствия искать! Зато какие возможности! Можно, конечно, тебя загипнотизировать, ну, очаровать, чтобы забыл ты сомнения…

— А тогда в лесу, со Штолльбергом, я сам?.. Или тоже ты околдовал? Зачем!!!

— Смотри-ка, догадался! Так, чуть помог твоему разуму… Не вижу в этом ничего дурного! А теперь, думаю, ты и сам справишься, и Ноэми любит тебя и поможет.

— Она боится, на руку смотреть не может, и глаз этот…

— Говорил, носи перчатку! Ясно же, не привыкла, да и ты ей облегчить жизнь не желаешь, сторонишься.

— Она, как на меня поглядит, уходит и плачет у себя…

— Глупый… Она плачет потому, что не даешь разделить ей твою судьбу, пусть и трудную… Ну, свои мозги я тебе пришить не могу, Ноэми за тебя любить не стану, сам давай, привыкай. Единственно еще скажу: наука — дело чистое, дьяволом здесь и не пахнет, что бы ни твердили ханжи.

Нет, ни к чему были бедному саксу богатые возможности за такую цену. Чего бы он не отдал, лишь бы снова стать обычным человеком! Ах, кабы не Алан, отлежал бы два года с радостью! Околдован!.. Какое ужасное слово! Прежде близкий и добрый, проговорившись, Тигран сразу показался страшным, враждебным, холодным. Что ему душевные страдания закованного им в железо узника?!

Ночью после этого разговора Эдвард долго не отключал машину. Ходил из угла в угол, думал. Когда в доме стихли дневные шорохи, сел у окна, чтобы не тревожить спящих гулкими шагами. Скрипнула дверь, силуэт Ноэми обрисовался на фоне стены.

— Ты не спишь, милый? — прошелестел шепот.

Что-то стронулось, видимо, в саксе после беседы с Тиграном, Ноэми женским любящим сердцем почувствовала это, пришла.

— Ах ты бедный мой, силы много, а ума… — она присела рядом, прижала его голову к груди, — разве можно все одному. Я тебя не жалею, не думай, но ведь вдвоем легче… Что с тобой творится?

— Послушай, Ноэми! — голос Эдварда, приглушенный складками ее платья, был печален, но тверд. — Кто предскажет, как у нас дальше сложится?.. Но как бы трудно не пришлось, постараемся не обижать друг друга. Пусть мы очень разные, пусть не всегда я понимаю тебя, а ты меня, мы можем верить в лучшее в нас!

— Хорошо, я обещаю!

— Как объяснить, что со мной? Мнится мне, негоже смертному бороться с судьбой, спорить с провидением! Тяжко ранив, лишив сил, не за грехи ли сразил меня Господь десницей своей? И не множу ли я вину стократ, противясь воле его? Не скудному моему разуму судить деяния Тиграна, но не гореть ли и мне с ним в геенне огненной за гордыню, за то, что преступил предел, положенный Творцом человеку?! Не искушение ли машина врага рода людского? И некому отпустить мне грехи! Ну, кому я здесь исповедуюсь в них… Кто просветит меня? Тигран заладил одно: "наука, наука"! Заколдовал, и что ему мои сомнения! Ты — вообще другой веры…

Ноэми отодвинулась чуть в сторону:

— Позволь спросить, сэр рыцарь: какие же грехи ты ставишь себе в вину? Может быть, спасение Тиграна? Может, не стоило мешать проклятому тевтонцу, "святому воителю за веру"? Так они себя именуют, да? Или любовь ко мне, нечестивой, твой грех? Так, может, правильно убили моих родных, и их смерть хоть немного искупит его?! Ой, нет, ты не согрешил еще со мной, каяться и исповедоваться пока не в чем! Меня пока не поздно исключить из списка искушений… Как же зол твой Господь! Ох, как он не любит, когда люди счастливы! — она порывисто встала. — Я обещала верить в лучшее в тебе, и верю, но должна сказать: — Как ты глуп, Эдвард Винг! Боишься ада из-за каких-то мнимых грехов? Не больший ли грех ли сомневаться в друзьях и любви?! Эх, ты! Говоришь: — Давай верить друг в друга! — а сам-то ты веришь своему сердцу?!

Она ушла, а он остался сидеть, спрятав горящее лицо в ладони. И Ноэми, и Тигран посчитали дураком… Было невыносимо стыдно. Но и сомнения свои он отнюдь не разрешил. Оставалось терпеть и молиться…

Наступил долгожданный день, когда Тигран счел подготовку Эдварда достаточной. С утра он проэкзаменовал его по кодовой таблице управления машиной, а затем гонял вдоль и поперек лужайки у разноцветного озерца, раз сто заставил обежать вокруг дома. Велел включить режим максимальной силы и поднять над головой огромный камень.

— Бросай! — скомандовал лекарь, и земля загудела от падения валуна. — Все в норме… Ну, надо отправляться! Пока доедешь, окрепнешь окончательно. Провожу вас до Оронта, сельджуки хоть и не воюют сейчас с вами, но мало ли что! Лучше бы подлететь, да твой битюг в вертушку не влезет… Скажи Ноэми, чтобы собиралась. Завтра с утра и тронемся.

Заканчивалась гнетущая неопределенность, и сердце Эдварда радостно забилось:

— Скорее к морю! Прочь отсюда, от Тиграна, пусть доброго, мудрого, но все же колдуна! Там христиане, там храмы Божьи, откроюсь святым отцам, сниму грех с души… Пусть благословят меня на справедливое дело! Освобожу Алана, отомщу ненавистному убийце! А исповедь священна — машина останется тайной моей и Бога…

В дверях дома старик обернулся:

— Пойдем-ка, получишь новое снаряжение.

На столе в его кабинете лежал полный набор рыцарских доспехов. Тигран показал на них:

— Вот, владей. Это не обычная сталь, все сделано там… далеко… Меч, копье или стрела их не пробьют. Не позволяй, единственно, стучать по шлему — сотрясение мозга получишь!

Сакс примерил обновку. Доспехи внешне немногим разнились от изуродованных под Арзуфом, да оно и к лучшему — не стоило слишком выделяться среди других рыцарей. Новый меч старик наглядно продемонстрировал в действии: рубанул им с размаху по толедскому клинку Эдварда, показал огромную зазубрину на испанском лезвии и, швырнув изуродованное оружие в угол, сказал:

— И Алану с Шимоном захватишь такие…

Доспехи сложили с вечера в двуколку. Вооружение оруженосца принесла и Ноэми — выпросила для себя у Тиграна. Увидев неодобрительное выражение на лице сакса, мрачно высунула ему язык. Спорить он не стал — понимал, что бесполезно.

Снабдил юношу лекарь и деньгами, сумма золотом была внушительна, хватило бы не на одно поместье в Англии, но от благодарности старик попросту отмахнулся: