Виталий Корягин - Винг

— Вам же, сэр Эдвард, скажу: о вас очень высокого мнения барон де Во, весьма уважаемый нашим гроссмейстером и мной, недостойным служителем Господа, вельможа, и я пока не вижу оснований вас задерживать. Пока… Но ведь милорд барон покинул Палестину, не правда ли? Как жаль, что мудрые люди уезжают как раз тогда, когда нужны… А остаются одни лишь… И некому теперь помочь опровергнуть (а вот подтвердить, вероятно, найдется кому) какие-то слухи о волшебной силе, полученной от некоего армянского еретика, в обмен на бессмертную, кажется, душу…

Командор резко подался вперед, вцепился пронзительными глазами в лицо Эдварда:

— Ах, как жаль, господа, что вам пора… Я вас вызову снова, немедленно по прибытии комтура. Ах, как досадно, что мы сегодня расстаемся… В вашем обществе так интересно… Русский булат, хм! Век живи, век учись! Я-то, невежда, считал, что у славян нет своего булата, хорошие мечи к ним завозят из Германии… Благородный сэр! — он поклонился саксу. — Сквайр! — он коротко кивнул гэлу.

— Действительно, сказано коротко и ясно: пора сматывать удочки! Такое расследование нам совершенно ни к чему… Интересный человек — командор! Видно, что тевтонцев любит не меньше нашего… — сказал Алан по выходе от тамплиеров.

Решили, не дожидаясь прибытия комтура, отплыть в Искандерун, а оттуда сушей ехать через Эдессу на озеро Ван. Алан стал паковать вещи, а Эдвард отправился на пристань нанимать судно.

Он почти до вечера проторчал в порту, но все корабли шли с войсками на Кипр, а оттуда в Европу, и он сговорился плыть только до Тартуса, решив, что наймет там каботажника до Антиохии, купил два места на галере, отходящей завтра с рассветом в Лимасоль. Капитан за щедрую мзду пообещал высадить пассажиров по пути там, где они пожелают.

Эдвард простился до завтра с морским волком, и направился домой, помогать укладываться, как вдруг кто-то окликнул его по имени. Сакс обернулся — невысокий юноша, на пару лет моложе его, краснощекий, с пухлым полудетским лицом, бесцветными бровями и ресницами и маленькими голубенькими глазками, подходил к нему, приветственно размахивая рукой. Рыцарь вспомнил аббатство святого Витольда, где они вместе учились грамоте, вспомнил и прозвище, заработанное маленьким норманном за неумеренный аппетит.

— Здравствуй, Пигги, — обратился к нему сакс, но увидев, как обиженно моргнули голубые глазки, поправился, — здравствуй, Джон!

— Привет, Эд, я так рад тебя видеть! Ну, как живешь?

— Сэр Эд! — надменно поправил рыцарь.

Тот смешно по-птичьи склонил голову и, разглядев на сапогах сакса позолоченные шпоры, смущенно затараторил:

— Да, сэр, поздравляю, сэр! Мы там дома не знали, что вы уже рыцарь. Я вот только сейчас приехал, а здесь-то все кончилось. Мой командир заболел в дороге, пролежал больше трех месяцев в Лимасоли. Теперь хочет ехать в Сафад, там вместе с госпитальерами, может, удастся схлестнуться с неверными. Вам-то, сэр, повезло, вы все успели, и повоевать, и шпоры получить, — он осекся, остановив взгляд на черной повязке сакса.

Тот передразнил восторги юнца:

— И шпоры получить, и в глаз получить… Как там дома-то?

— Дома? Дома-то хорошо… Ой, сэр, леди ваша матушка болеет, жаба у нее грудная! Я видел ее перед отъездом в аббатстве, просила, если встречу, благословение вам передать, сказала, дождаться уж и не чает. А у леди Бренды жениха на турнире убили…

— Что ж ты молчал о всем этом? — сакс горестно сжал губы.

Пигги неловко пожал плечами:

— Вот ведь, сказал же… Простите, сэр, меня мой сэр Жоффрей зовет. Всего хорошего, может, еще увидимся, сэр?

Он смотрел наивно, как месячный щенок на хозяина, для полноты образа не хватало лишь отвисшего уха. Эдвард вспомнил себя таким же двумя годами раньше, ему стало стыдно за зазнайство и он протянул Пигги руку, улыбнулся:

— Уверен, что при следующей встрече смогу назвать тебя "сэр Пигги", э-э, то есть, извини, "сэр Джон"! Счастливо тебе, спасибо за вести из дому!

Тот надулся, затем просиял и побежал к высокому незнакомому рыцарю ярдах в ста, а Эдвард, опустив голову, побрел к выходу из порта. На квартиру он вернулся с созревшим решением.

Эдвард очень любил мать.

Совсем не старая, ей не исполнилось еще и сорока, выйдя замуж за сэра Альреда в семнадцать, в восемнадцать тяжело родила Эдварда, и больше детей у нее не было. Муж, двадцатью годами старше, недовольный ее болезнью, совсем отдалился от неудачной, как он считал, жены и развлекался на стороне, как умел, пока совсем не состарился. Всю нежность одинокого сердца молодая женщина отдала сыну, воспитала добрым, честным, всегда защищала от придирок сурового отца, недовольного мягким, бабским, по его мнению, характером сына. Теперь-то, повзрослев, Эдвард понял, что всем хорошим, светлым в нем он обязан ей, и переживал, что очень ее огорчил, тем, что бежал дождливой ночью из родного замка в аббатство, где остановились проездом крестоносцы, и упросил сэра Мэрдока Мак-Рашена взять его в Палестину. Эдвард не мог отделаться от мысли, что скорее всего горе от разлуки с любимым сыном и надорвало окончательно ее, и так не слишком здоровое, сердце.

Сакс решил немедля ехать в Англию, забрать мать и отвезти к Тиграну, чтобы волшебник-врач вылечил дорогого человека.

Алан с восторгом согласился хоть на время покинуть опостылевшую Святую Землю, только спросил:

— А успеем вернуться вовремя? Когда тебе к Тиграну-то?

— Он сказал: как пальцы на ногах шевелиться начнут сами, без машины, значит, нервы восстановились, и добро пожаловать к нему. Да и оставшихся батарей мне хватит всего года на полтора. Постараемся не опоздать.

Алан с сияющей физиономией помчался продавать коней, справедливо рассудив, что в Шеффилд[34] со своими ножами не ездят. В Европе рыцарские тяжеловозы были дешевле, на разнице в цене он неплохо выигрывал, не говоря о стоимости перевозки и корма в дорогу. Эдвард едва успел сказать вслед новоявленному барышнику, чтобы не лез с лошадиной коммерцией к храмовникам: не дай Бог, узнает де Кастр, и поймет, что подследственные собираются отчалить. Кто его знает, может, долг службы возобладает, и их задержат.

Еще затемно друзья приехали с пожитками на пристань в тележке купца — хозяина квартиры. Эдвард остался стоять на причале в полумраке, чуть разжиженном светом факела с носа галеры, сказав другу, что нанюхаться дерьма от гребцов — пленников-сарацин и своих каторжников успеет и в плавании, а гэл поднялся на судно, чтобы доплатить капитану за проезд сразу до Кипра.

Вдоль причала тянулась длинная черная смоленая стена борта галеры, из обшитых толстой кожей клюзов торчали перья почти втянутых внутрь тяжелых весел. Темнота Эдварду не мешала, в зеленом свете правого глаза он смотрел на воду, хлюпавшую об осклизлые сваи в ярде ниже настила, и не видел ее. Он думал о Ноэми. Ему казалось, что, покидая Палестину, он рвет последние нити, связывающие его с девушкой. Кто знает, где она сейчас? У Тиграна? В Гранаде? Где-то в пути? Такая всеобъемлющая тоска вдруг поглотила сакса, так защемило сердце, что он не услышал, не различил тихого шороха за спиной.