Глеб Исаев - Истребитель

— Конечно… И, естественно, никому ни слова. Даже вашему, госпитальному, начальству. А мне нужны бумага и карандаш. Это важно…

Получив заверение, что все будет исполнено, Павел закрыл глаза и погрузился в воспоминания о произошедшем.

Понемногу выстроилась несколько фантастичная, но единственно возможная версия.

Непонятным образом найденный им в кабине медальон перенес его в тело немецкого летчика, испытывавшего этот самолет. Что произошло с истребителем после — осталось тайной, но какая-то часть исчезнувшего естества неведомого Пауля Кранке, аса люфтваффе, осталась в памяти. В его памяти, капитана Говорова. Так же, как и язык, а возможно, и внешность. Хотя, тут никакой ясности. Доставшие его вряд ли разглядывали изорванное осколками лицо летчика. А оперирующему его хирургу было вовсе безразлично… Но, как говорится, имеют быть варианты. Форма-то вернулась… Нет, тут без совета с комиссаром не разобраться… Хотя, как знать, не посчитает ли Смирнов его сумасшедшим. Благо и прецедент уже был. Чего стоят Пашины обмороки.

Поэтому, едва нянечка принесла ему стопку желтоватой оберточной бумаги и карандаш, он принялся за письмо.

Исписанные мелким бисерным почерком листки могли стать единственным подтверждением его слов.

Комиссар приехал на следующий день. Он распахнул створку с матовым стеклом и весело усмехнулся, увидев замотанного пациента.

Возможно, после беседы с ним, возможно, по собственной инициативе, главврач госпиталя перевел странного пациента в отдельную палату.

— Никакого покоя от тебя, Говоров… — с преувеличенной суровостью попенял генерал Павлу, лежащему на кровати.

Павел поднялся и поправил полы короткой пижамы. — Товарищ комиссар… — попытался доложить он по уставу, — Смирнов отмахнулся и уселся на стул: — Ну, давай, рассказывай, раз позвал. Некогда.

Капитан вынул из-под подушки исписанные листы: — Иван Пантелеевич. Здесь все, касающееся «мессершмитта». Его пилотаж, слабые места, достоинства, ТТХ, все. Больше знают только его разработчики.

Смирнов, не тратя время на разговоры, углубился в чтение. Местами он отрывался от текста, поднимал глаза и пристально смотрел в глаза сидящего на краю постели капитана: — Почему ты написал, что у этой модели стоит двигатель DB-605? Ведь на истребителе установлен DB-601.

— Этот самолет нулевой серии, двигатель сейчас проходит обкатку в лаборатории, а система форсирования закисью азота еще только проходит испытания. Планируется применять ее на больших, свыше 7000 метров, высотах. Но это скорее для западного фронта. Вилли считает идею весьма перспективной.

Смирнов замер: — Какой Вилли?

— Ну, сам главный конструктор, Вилли Мессершмитт.

— Паша, погоди, дочитаю, будешь выкладывать по порядку. Иначе я точно свихнусь.

Закончив изучение листков, генерал бережно уложил всю стопку в кожаную сумку и из рук ее больше не выпускал.

— Теперь, один вопрос. Откуда? — уставился он на замотанного в бинты собеседника. Павел вздохнул:

— Вы мое личное дело наверняка читали? И, не получив ответа на риторический вопрос, продолжил: — Wohrend Sie dass erkloren Sie, habe ich gekonnt, die Sprache und sogar zu lernen, die bayerische Betonung zu liefern?*

* Тогда как вы объясните, что я сумел выучить язык и даже поставить баварский акцент?

Смирнов снял фуражку и поправил прическу. "До войны такой зачес называли политическим. Как у Кирова… — вспомнилось Павлу. — Странно, в голову пустяки лезут…"

— Вот что, Паша. Я в органах не первый год и видывал всякое. Так что давай без загадок. Рассказывай все подробно, без пропусков. А я, уж если что не пойму, переспрошу.

Впрочем, рассказ вышел на удивление короткий. Описывать свои чувства от переселения в чужое тело Павел постеснялся, а факты уложились в пять минут.

— Ты знаешь… — комиссар вынул пачку папирос и неторопливо закурил. — Будь на моем месте кто другой, тебе пришлось бы весьма не просто… Да и мне, скажу по правде, в это трудно поверить… Но я еще в середине тридцатых однажды был в командировке. Район реки Тунгуски. Это далеко на севере. Ты, поди, и не слыхал? Так что всякое встречалось.

И значит, если развязать бинты, то вполне может оказаться, что я увижу лицо Пауля Кранке?..

Говоров пожал плечами: — Я не уверен. Возможно.

— Так, — принял решение комиссар. — Твое донесение проверят. Будь спокоен. Досконально. Брелок я прикажу отыскать и, с нужными предосторожностями, поместить в надежное место. Также постараемся выяснить, кто он такой… Этот Пауль… И, конечно же, посмотрим на тебя. Не обижайся, но ты бы смог поверить на все сто процентов сразу? Нет? Вот и я не могу. Но, коли, правда, и все так, как оно есть? Это такое дело, что… Дух захватывает. Одни твои бумаги чего стоят. Да столько целое управление не принесет…

— Стоп, — осадил себя Смирнов. — Поверь, я очень хочу тебе верить… Очень…

— Ладно, отдыхай. Но помни — из палаты ни ногой. Да я тебе и не позволю. Охрану поставлю, ну и сторожа. Без обид, Паша. Так что отдыхай, поправляйся. А я, как только будет ясность, тебя навещу.

Торопливо попрощался и вышел из палаты. А за стеклом возникла и замерла неподвижная тень часового.

Самолет, тихонько урча четверкой мощных двигателей, полз в ночном небе.

На борту дальнего бомбардировщика, способного нести до четырех тонн боеприпасов были только члены экипажа и всего один пассажир.

Неприметного крепыша, затянутого в темный комбинезон, довезла к самому трапу неприметная легковая машина с темными стеклами.

Впрочем, пилотам так и не удалось разглядеть лица странного попутчика. Получив категорический приказ находится в кабине, они лишь пожали плечами и понимающе переглянулись.

"А чего тут гадать, ясное дело — заброска резидента, или еще какой крупной шишки", — с пониманием отнеслись к временным неудобствам опытные офицеры. Когда дело касается сохранения тайны, мелочей не бывает.

Самолет, летящий на девятикилометровой высоте, миновал линию фронта совершенно незамеченным, да и дальше, над территорией оккупированной врагом Белоруссии и Польши, летел на потолочных высотах. Лишь за несколько минут до выхода на указанную точку — резко снизился, лишь настолько, чтобы парашютист не задохнулся от недостатка кислорода во время затяжного прыжка.

Командир заметил, как штурман вытер пот со лба и поднял вверх большой палец.

Зажглась тусклая лампа в кажущемся громадным пустом салоне.

Пассажир встал, проверил застежки парашюта и двинулся к люку.

"Все правильно, — глянул Павел на погасшую лампу. — Первый сигнал — приготовиться, второй — внимание, третий — пошел".

Дождался следующей вспышки и, с трудом упираясь в рычаг, распахнул люк. Засвистел, едва не вытянув его наружу, воздушный поток.