Александр Верещагин - Война

— Денис, ты че с ними возишься?

— Твоя доля здесь, мы пошли.

Соседи, довольные результатом боя, разбредались по домам.

Я подумал, что надо дорезать эту девушку. Все же это гуманнее, чем оставлять на съедение зверью, заживо. Но что-то внутри меня остановило занесенный нож. «Ну раз не добил, теперь вытаскивай ее отсюда. Не бросать же». Я соорудил нечто вроде длинной понеги из жердочек. Привязал американку за подмышки и за пояс. Прежде чем взвалить на себя ношу, спрятал оружие и другие вещи. Спина к спине потащил этот живой труп. С виду маленькая девушка через пару часов ходьбы весила как слон. Я попер ее к «Бабе Яге». Так звали местную знахарку. Если дотащу живой, у американки будет шанс. На полпути к избушке знахарки проверил раненую. Упрямая девочка жила вопреки логике. Пришлось тащить дальше.

Местность, в которой жила Баба-Яга, соответствовала ее прозвищу. На подступах к низине, вечно затененной нависающей над болотом скалой, и без того было неуютно и промозгло даже в солнечный, жаркий день.

Тропинка огибала заросший мелким сосняком дэлкэн, похожее на лабаз срубленное из лиственничных бревен и покрытое лиственничной же корой строение. Постройка покоилась на высоко спиленном пне гигантской сосны, мощные корни которой расползались в разные стороны, от чего напоминала знаменитую избушку на курьих ножках. Местные племена почитали и боялись этого места, по приданиям, в дэлкэне похоронен древний могущественный мамон. Я не очень-то верил во все эти предрассудки. Но мерзкий, липкий «щекоток» прошел по спине. Неизвестно откуда взялись силы, я прибавил шаг. Слева от захоронения начались топи. Тропинка, как пружинный матрац, выталкивала ноги из мшистой поверхности.

Вечер постепенно переходил в сумерки, корявые тени засохших на болоте деревьев переплетались между собой, образуя причудливые черные силуэты. Надо бы отдохнуть, по моим подсчетам пилить еще километра два. Но останавливаться среди неприветливого болота не хотелось.

Я уже ожидал увидеть светящиеся черепа на частоколе вокруг жилища знахарки. Но тропа привела на выметенный дворик маленького хуторка. Пожилая, полная женщина вышла мне навстречу из сеней. Молча подошла и помогла уложить панегу на землю. Знахарка послушала дыхание пациентки и указала мне на избу. Мы аккуратно внесли американку в горницу и опустили на стол.

— Выйди! — Скомандовала знахарка, молчавшая до этого как рыба.

— Баню натопи! — добавила она, закрывая дверь в избу.

Я был, конечно, грязный и потный, гостеприимная забота хозяйки меня смутила. Но сказано, сделано.

Сухие березовые дрова весело пощелкивали под большим чаном с водой. Через час вода закипела.

Вошла знахарка

— Че духота-то такая! — Отчитала она меня как мальчишку.

Распахнула двери настежь. В принесенном тазу заварила кипятком какие-то травы, прямо в чан поставила блестящий хирургический тор с инструментами.

— Пошли, — тоном, не терпящим возражений, Яга увлекла меня в избу.

На столе лежала абсолютно голая американка. Ноги, живот в засохшей крови, края ужасных рваных ран тщательно обработаны самогоном, судя по сильному запаху. Вдвоем мы осторожно переложили раненую девушку на чистое льняное полотно и перенесли в баню на широкий полок. Я разложил на салфетку горячие инструменты, доставать их пришлось из кипятка специальными щипцами. Знахарка приволокла целую груду стеклянных баночек. На этом подготовка была закончена и я ретировался из бани-операционной.

До четырех часов утра я был предоставлен самому себе. Изредка Яга орала из бани, чтобы я принес ей снадобья из избы. Спать я не мог, несмотря на адскую усталость. Наконец знахарка вылезла из бани. Взъерошенная, в крови и в собственном поту. Присела на бревно возле завалинки.

— Курить есть? — не глядя на меня спросила женщина.

— Я не курю. — хрипло ответил я.

— Я тоже не курю, но сейчас бы затянулась. Часа через три перенесем твою принцессу в избу, если не помрет до того.

— Она мне не принцесса. Видели же, это американка, — дерзко ответил я.

— Американка, не американка, все равно человек, — рассудила знахарка. — Я пойду спать.

Она скрылась в избе. А я остался во дворе, не решаясь заглянуть в баню, но и в избу к этой ведьме не хотел идти. Так и уснул, свернувшись калачиком на земле под ласковыми лучами солнца. Разбудил толчок в плечо.

— Жива твоя… американка. Слабая только очень. Давай перенесем в избу. Не век же ей в бане валяться.

Девушку положили на широкую деревянную лавку, заменявшую хозяйке постель. Ее обнаженное бледное тело, испещренное шовчиками, прикрывало белое полотно.

Знахарка, Мария Ивановна, вливала пациентке в горло какой-то дурно пахнущий раствор.

— Ее бы щас прокапать… Ни одной системы нет. Проклятая война, — сама себе сетовала Марья Ивановна.

Вторая неделя моего пребывания у Марии Ивановны. Девушка пришла в себя, хотя и очень слаба. Зовут ее Маргорет. Больше ничего узнать не удалось.

Мария Ивановна не пускала меня к своей пациентке. Поила ее козьим молоком с медом. Ухаживала за больной сама. Марго больше в основном спала, молодой организм восстанавливался после большой кровопотери и травм. Хозяйством на хуторе Бабы Яги занимался я, работа была не в тягость. Хотя, если подумать, должен был давно вернуться к себе домой. Но долгие месяцы добровольного одиночества изрядно утомили меня.

Вечером, за стаканом вкусного «первочка» на травах, Мария Ивановна с ностальгией вспомнила прежнее довоенное время.

Она была ведущим хирургом в центральной городской больнице, знала тетю Олю, не лично так как работали в разных отделениях, но пару раз пересекались. Выпив, она на чем свет костерила бывшего главврача «централки», не стесняясь в выражениях.

Мне почему-то было необыкновенно хорошо и спокойно с этой немолодой женщиной. Имея скверный, властный характер, тем не менее, она брала прямотой, честностью и принципиальностью.

Время от времени на хутор приходили крестьяне, лечиться. Кому зуб заговорить, кому настой от боли в животе дать. Однажды ночью Мария Ивановна срочно уехала на лошади с мужиком, принимать роды у его дочери. Приехала утром, усталая и злая.

— Бараны! И сам баран и поп твой баран! — шипела она на мужика, слезая с телеги.

— Говорила, сделаем аборт и все. Нет же! Батюшка сказал грех большой, дите бог дал. — Передразнивая благочестивый голосок местного священника, причитала знахарка.

— А какой бог-то? Бандит блудный или еще какой подлец пацанку обрюхатил. Эх… — махнула рукой и пошла в сторону баньки.

Мужичок помалкивал, только гладил дрожащей рукой всхрапывающую кобылу. Роды были тяжелые. Четырнадцатилетняя девочка родила крепенького, здорового ребенка.