Валерий Елманов - Найти себя

– Они мне не докладывали, но, скорее всего, сразу на выходе отсюда.

– А то и вовсе худо,– вновь сильнее прежнего вздохнул Кривой.– Там тебе и впрямь не вырваться. На резвость бери. А бить первого старайся старшого, да так, чтоб с ног долой. Прочие непременно потеряются, замнутся, вот тут ты оным и попользуйся. Запомнил?

– Да уж не забуду,– твердо заверил я.– А ты сам-то за что здесь?..

Разговор затянулся далеко за полночь, сопровождаемый время от времени жалобными стонами зверски избитых здоровяков и тоненькими всхлипываниями мужичка-провокатора, которому, судя по всему, тоже досталось на орехи.

Зато на следующий день я предстал пред Оладьиным целым и невредимым. Дьяк не удивился – караульные сторожа уже успели доложить о ночном побоище. Неодобрительно покрякав, Оладьин кисло осведомился:

– Надумал ли, мил-человече, про ключик поведать?

И оторопел, когда я согласно кивнул:

– Надумал.

– Ну вот и славно,– засуетился он.– Сказывай, где лежит да каков из себя, чтоб не спутать.

– А ключик прямо в часы вделан,– пояснил я.– Давай покажу, да заодно заведу.

Дьяк недоверчиво впился глазами в мое лицо, но взгляд мой был бесхитростным и простодушным, как взор младенца! Помедлив, он передал мне иноземную диковину.

Я невозмутимо завел часы и показал их дьяку:

– Вот и все. Видишь, снова затикали.

Дьяк вдумчиво подержал их возле уха, после чего изумленно протянул:

– И впрямь...– Он еще некоторое время умиленно разглядывал их, после чего недоуменно поинтересовался: – А на што тута две стрелы, да обе прямо из середки торчат?

– Малая большие часы отсчитывает, а та, что побольше, дробные часцы,– растолковал я.

– Ишь ты,– уважительно заметил дьяк.– Умеют же иноземцы удивить.– И тут же озабоченно попросил: – Тока ты ключик все ж вынь, касатик. Не ровен час, выпадет, и что тогда делать?

– А он,– начал было я, но тут входная дверь неожиданно распахнулась и в нее вошел совсем молодой юноша – почти подросток, с виду не старше четырнадцати лет, а следом за ним... Квентин.

– Я ж сказал...– раздраженно буркнул дьяк, но сразу осекся, пару секунд ошеломленно хлопал глазами, после чего кинулся на колени.– Счастье-то какое,– бормотал он.– Сам царевич пожаловал! Эва, подвалило-то...

– Ныне Прощеное воскресенье,– ломающимся баском пояснил вошедший.– Потому батюшка дозволил мне десяток татей волей одарити, дабы и они в молитвах государя помянули.

– Да енто мы мигом,– засуетился дьяк.– Туда-то заходити тебе невместно – грязно там, а я их чичас во двор выведу, да сам и изберешь. А ежели соизволишь, Федор Борисович, дак я с твоего согласия сам достойных изберу да...

Квентин меж тем что-то торопливо шептал на ухо царевичу, после чего тот согласно кивнул и, прервав угодливую речь Оладьина, повелительно ткнул в меня пальцем:

– Княж Феликса первым отпускай, а прочих выводи, погляжу.

Квентин радостно просиял и, не выдержав, устремился ко мне, замыкая меня в объятия.

– Ну вот и славно.– Царевич по-мальчишески озорно улыбнулся и... подмигнул мне.

Честно признаться, от такого поворота событий я несколько обалдел. Спросить, зачем Квентин вдруг решил перекрестить меня в какие-то Феликсы, я не мог, опасаясь подвести Дугласа, поэтому продолжал молчать и только хлопал глазами, но потом очнулся и, слегка притормозив на выходе, повернувшись к Оладьину, требовательно протянул руку:

– Часы.

Дьяк не кочевряжился. Напротив, будто только этого и ждал, сразу сунул их мне в руку и жалко улыбнулся.

На крыльцо съезжей избы я вышел третьим, сразу вслед за царевичем и Квентином. Оладьин за нами не пошел – отдав часы, он сразу же ринулся куда-то в глубь избы, давая какие-то распоряжения стрельцам.

Меж тем царевич, напустив на лицо важную суровость, так не вязавшуюся с румяными щеками и прочими атрибутами ранней юности, прохаживался по двору. Сзади следовали Квентин и я. Однако вид угрюмых оборванцев несколько нервировал Федора, который явно растерялся, и в конце концов он повернулся ко мне.

– Ну-ка, князь Феликс, поведай, кто из людишек боле всех прочих воли достоин,– так никого и не выбрав, спросил он у меня.

Я поискал глазами своего соседа. Вчера разглядеть толком мне его так и не удалось, потому немного замешкался, но потом напоролся на мужика, левый глаз которого плутовато скашивался куда-то к носу, и без колебаний ткнул пальцем в Игнашку Косого.

Кого же еще? Но тут дал подсказку сам Игнашка, еле заметно кивнув направо, а затем налево, и даже исхитрился указать на последнего, стоящего сзади, затылком. Я молча ткнул в каждого из них пальцем и тихонечко спросил:

– Все?

– Все,– одними губами беззвучно шепнул он в ответ.

Получалось, что еще пятеро на мое усмотрение. Вначале я решил выбрать как получится, чей простоватый вид покажется мне более-менее безобидным, но вовремя спохватился.

«Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец»,– говорят на Руси. Как раз подходит к моему случаю. Помнится, дьяк в спецкамере еще с четырех человек деньжата на приданое для дочки вымогал.

Ну-ну.

Кажется, быть его дочери без приданого. Во всяком случае, частично, ибо сегодня для московской милиции грядет полный облом.

И вообще, меня, может, эти бугаи изувечить могли, так что должок за дьяком. За моральный ущерб.

Словом, в следующую минуту я сообщил нетерпеливо ожидавшему моих дальнейших предложений царевичу о том, что тут собрался далеко не весь народец, сидящий в застенках у Оладьина. Причем, как на грех, именно про самых достойных освобождения дьяк запамятовал, так что пускай их тоже выведут.

Дьяк скривился и с ненавистью поглядел на меня.

«Ну вот я и еще одним врагом обзавелся»,– усмехнулся я, поздравив себя с сомнительным приобретением, но тут же успокоил тем, что их должен иметь каждый приличный человек. Если он, конечно, не размазня.

Купцы, выведенные стрельцами во двор, поначалу даже не поняли, зачем их сюда вытащили. Но потом до них дошло, что на сей раз свобода им достается бесплатно, после чего они попадали в ноги царевичу, благодаря за ласку, милость и за что-то там еще – я толком не вслушивался.

– А этих, Федор Борисович, повели в острог – уж больно опасны,– не забыл я вчерашнего вымогателя и его заступников.

«Кажется, жизнь налаживается!» – радостно подумалось мне после очередного утвердительного кивка царевича, соглашающегося со всеми моими предложениями. Однако чуть погодя выяснилось, что я слегка поторопился с выводами.

– Воля твоя, царевич, но из выбранного десятка одному надобно чуток задержаться,– встал на нашем пути дьяк, мстительно указывая на меня.– Мы-ста с оным, как ты сказываешь, князем ...– Он с ироничным видом кашлянул, что в совокупности с выделением последнего слова выражало степень крайнего недоверия к моему титулу, но царевич, по счастью, не обратил на это внимания, лишь поторопив дьяка: