Валерий Елманов - Найти себя

Так на подворье появился Кострома – мужик хоть и в летах, но справный. Крестильного имени он никому не назвал, включая меня, впрочем, я и не настаивал, лишь бы тот знал свое дело.

С той поры Алехе прикладываться к медку было недосуг – то тренировка на саблях, то конная прогулка, то стрельба из пищалей где-нибудь в укромном подмосковном лесочке.

Я и сам охотно принимал участие во всем этом, но, увы, далеко не так часто, как хотелось бы – слишком большой напряг был со свободным временем.

Но в этом виноват только я сам. Помимо занятий с царевичем у меня были уроки с Игнашкой плюс подготовка нового проекта, который я собирался, воспользовавшись удобным моментом, внедрить в жизнь.

Вдобавок не давало покоя загадочное отсутствие Баруха, который в Москве так и не появился. Чуть ли не каждую неделю я прогуливался к его подворью, расположенному в Китай-городе, но немногочисленные слуги неизменно отвечали, что хозяин еще не прибыл.

А еще по вечерам я занимался... своими часами.

Честно говоря, я уже не больно-то в них нуждался, твердо вознамерившись подарить их Баруху – уж больно здорово выручил он меня во Пскове. Рано или поздно купец все равно приедет, а тут ему сюрприз.

Почему не царю или его сыну? На то имелась своя причина. Часики-то у меня были швейцарские и для Руси этого времени не подходили, ибо все время либо отставали, либо убегали вперед. Нет-нет, винить завод-изготовитель нельзя, ход часы имели точный. Дело в том, что тут время измерялось по иной системе.

Взять, к примеру, типичные часы на Спасской, виноват, Фроловской, башне.

Во-первых, у них вращался циферблат, а не стрелка, которая была зафиксирована строго в одном положении, причем вне его, свешиваясь сверху и всегда указывая на двенадцать часов, если по-современному.

Во-вторых, сам циферблат был разделен на... семнадцать часов. Да-да, я не оговорился. Часы эти отдельно отсчитывали дневное и ночное время суток, а длительность тех или иных достигала в декабре и июне семнадцати, потому и столь странное количество.

Разумеется, если дневных, к примеру, в том же июне было по максимуму, то ночных явно не хватало, чтоб описать второй полный круг, а в августе, предположим, не хватало и тех и других. Но тут в дело вмешивался часовник, как тут называли мастеров, который всякий раз при восходе и заходе солнца поворачивал циферблат так, чтобы начало нового отсчета вновь начинало совпадать с концом стрелки.

Да мало этого – народ и изъяснялся соответственно. Потому-то и возникла у меня путаница относительно времени встречи с Квентином в храме Василия Блаженного. Я ведь не просто сказал ему о встрече в среду на Масленой неделе, но еще и уточнил – часика в два-три дня, подразумевая послеобеденное время. А он пришел туда – ведь первый час дня в феврале это где-то семь утра – к восьми и добросовестно проторчал до девяти утра, после чего поплелся досыпать.

Вдобавок смещение моментов восхода и заката солнца учитывали не каждый день, а только два раза в месяц, к тому же без дробных долей, а в целых часах. Так, например, когда я только прибыл в Москву, дневных часов считалось восемь, а уже с семнадцатого января их стало девять. Именно по этой причине показания моего «атлантика», невзирая на точный ход, все время расходились с показаниями прочих часов.

Так что прославленная Швейцария оказалась никуда не годной ни для меня, ни для царя, ни для любого из проживающих безвыездно на Руси.

Барух же дело иное – он часто рассекает по Европам, где к этому времени было, как я специально узнавал у английских купцов, вполне нормальное времяисчисление.

Но случилась неприятность. Хотя я уже практически их не носил, но, осматривая их, обратил внимание на кожаный ремешок, который показался мне несколько потертым. Дарить часы с таким ремешком – не дело, а потому я решил прихватить их с собой на Пожар, чтобы там заказать себе новый и покрасивее.

Напялив их на руку еще с вечера – пусть напоминают о завтрашней задаче, утром, перед умыванием, я отстегнул их и положил на лавку. Как на беду в это самое время запахло чем-то вкусным, и кот моей ключницы, учуяв аромат, опрометью кинулся на запах, в надежде что удастся поживиться. Несся он, ничего не разбирая на своем пути, и в прыжке задел часики, которые полетели в медный таз. Мало того что раскололось стекло, так внутрь через трещины попала вода. Ходить они сразу перестали.

Прикинув, что новое стекло местные ювелиры мне выточат и поставят, то есть с ним проблем возникнуть не должно, я решил положить их на печку – авось, подсохнув, заведутся.

Увы, но над часами явно навис какой-то рок. Покашливающая Юлька решила выгнать хворь старинным деревенским способом, то есть выжарить ее, и спозаранку полезла спать...

Ну да, часики полетели вниз во второй раз и приземлились тоже как нельзя более «удачно» – не просто на деревянные половицы, а предварительно ударившись на лету об открытую дверцу печи – Тишка пообещал подсобить болезной Юльке и как раз принялся подбрасывать дрова.

Дальнейшая просушка пользы не принесла, и веселое «тик-так» – хотя я старательно тряс их в течение получаса – они издавать уже не желали.

Ни в какую.

Тогда мне припомнился Алехин рассказ о том, что он, дескать, имеет талант к ремонту всякой техники. Ну-ну. Пускай теперь и доказывает его, наивно рассуждая, что все равно рисковать нечем, потому что хуже не будет.

Алеха поначалу взялся за дело с энтузиазмом и даже специально изготовил для предстоящей работы целый набор крохотных инструментов – словом, подошел к ремонту со всей ответственностью. Но спустя неделю парень явился ко мне с горестным видом и сконфуженно выложил на стол часы, после чего я понял, что ошибался – всегда может быть хуже.

Собственно говоря, часов как таковых уже не было. Так, жалкие остатки.

Поначалу я не понял, в чем дело, и заметил, что если у него чего-то там не получается, то пусть хотя бы соберет обратно, прежде чем возвращать, после чего услышал в ответ горестное:

– А собрать-то я их и не могу...– И он виновато шмыгнул носом.

Вот с тех самых пор я и мыкался с ними, пытаясь разобраться в их устройстве. Не то чтобы мне так уж сильно было жаль бесполезного «атлантика», да и с мыслью подарить его Баруху я тоже распрощался, но часы, помимо джинсов и кроссовок, хранившихся в моем сундуке в самом низу, были для меня тоже своеобразной ниточкой из двадцать первого века, и рвать ее я не собирался.

Да и не в тягость оно для меня было. Нечто вроде кубика Рубика, то есть забава на досуге, которой я занимался, когда у меня вечером появлялось свободное время.

Кстати, собрать мне удалось их довольно-таки быстро – уже через две недели я, озадаченно покосившись на парочку мелких питютюлек, оставшихся лишними, принялся горделиво любоваться успешным творением своих рук, после чего медленно, смакуя, завел их, приложил к уху и... испустив тяжкий вздох разочарования, принялся разбирать заново.