Алекс Кун - Петербург

Сами заготовки под шпалы — это отдельная головная боль. Шесть сотен стволов хорошей, строевой сосны на каждый километр пути. Для фрегата дерева и то меньше надо. Когда излагал Петру детали проекта — этот момент чуть не стал камнем преткновения во всем деле. Строевой лес Петр берег. Убедить удалось только аргументами, что мы переходим на строительство железных кораблей. Да и лес обещал восстанавливать по отлаженной технологии лесопосадок. И все одно государь остался недоволен. Впрочем, это обычное его состояние, изредка проясняемое вспышками бурной радости. Переживу.

Дорожникам дал задание подготовить всю оснастку до конца года, и провести ее испытание строительством заводской ветки. После чего, изготавливать копии всей оснастки в шести экземплярах и отсылать ее на Урал, в Москву и Петербург, вместе с сопровождающими специалистами, само собой. Будем тянуть нитки дорог из трех точек разом — а то действительно не доживу.

Каждый из этапов будущего строительства дорог тянул за собой массу мелочей, которые нужно будет постоянно согласовывать. С этим вопросом обратился к управляющему — он у нас признанный кузнец управленческих кадров — просил его подготовить трех подмастерьев для управления будущими стройками — пусть пока стажируются и вникают в специфику дорожного строительства с одной стороны, и документооборотом с другой. Впрочем, управляющему виднее, чему надо учить подмастерьев — он уже подготовил мне кадры директоров на несколько предприятий, и их работой все остались довольны.

Сам завод, как обычно, лихорадило в преддверии лета. В цеха приходили новые люди, взамен расходящимся по всей России бригадам. Новички приходили уже не только с поморья, и даже не столько с него, сколько с юга страны, вплоть до присылаемых с Липок и из Тулы подмастерьев и перспективных рабочих. Но общий уровень образованности кандидатов заметно упал — теперь приходилось три месяца интенсивно обучать человека азам, перед тем, как выписывать ему пропуск на завод. При этом все три месяца платить ему стипендию и обеспечивать жильем. Расходы завода заметно выросли. Зато при заводе появилось большое профессиональное училище, на территории основного поселка Вавчуга, и начальная школа. Появилась заводская типография, немедленно загруженная на год вперед печатью справочников и памяток.

Появилась в поселке и своя полноценная больница, стараньями Таи. И, к сожалению, она не пустовала. Несчастных случаев на заводе становилось год от года все больше. Переломить эту тенденцию не выходило, хоть вслед за каждым ЧП на производства внедрялись новые меры защиты или страховки. Надеюсь, все же, это проблемы роста, и со временем мы выиграем сию битву.

Еще одним печальным фактом стало попадание в больницу части моих химиков-текстильщиков. Вискозу они таки получили, но при этом отравились капитально. Недостающим им элементом оказался ядовитый сероуглерод, который мы давным-давно получали просто ради химических опытов, прокаливая уголь и серу в замкнутой посуде с газоотводом. Ребятам еще сказочно повезло, что химическая лаборатория у нас выполнена по стандартам порохового форта — и это гремучее зелье не рвануло прямо у них под носом. Да и вытяжка не дала получить смертельную дозу отравления.

Зато, заплатив за этот прорыв одной жизнью и тремя инвалидностями — текстильщики получили не только вискозную нить, с проработанным, пусть и примитивным, технологическим процессом — но и пошли дальше. Помня про мои стоны, о высокой гигроскопичности вискозы, и экспериментируя в этом направлении — они, не мудрствуя лукаво, скрестили вискозу с льняным маслом, а потом и с глицерином, как мы делали для клеенки и водостойкости костяного клея. Подбирая соотношения ингредиентов до состояния, когда нити становились невосприимчивы к воде, но оставались еще достаточно прочные.

Читая их лабораторные журналы, поражался жадности людей этого времени до знаний. Почти на каждой странице звучала фраза — «а что будет если…»

Назначил премию всем завершившим эксперимент подмастерьям и пожизненное содержание для слегших на этом пути. Такое стремление нельзя не отметить. Тем более, что влагостойкая нить навела меня на серию экспериментов своей прозрачностью — ведь через фильеру можно не только нить выдавливать — можно и тонкую ленту. А у меня давно руки чесались найти прозрачный, гибкий ленточный материал для нового рывка в области фотографии.

Полученная лента подтвердила, что первое «прибытие поезда» вполне может быть запечатлено первыми «хронографом». Замечательная вышла лента, пусть пока и мутноватая, пусть с разводами, пусть не очень прочная — это дело поправимое, отладим производство. Главное, открылись новые перспективы.

Самое обидное — что заниматься этим прорывом было просто некогда. Сроки поджимали, лед на Двине трещал и обещал скорое начало похода. Тая встречала меня грустная, так как виделись мы с ней урывками, между поздним ужином и моим провалом в сон. А ведь обещал себе, что проведу время в Вавчуге, никуда не влезая и уделяя его исключительно Тае, и ее работе. Слаб человек. Манят его новые тропы, уводящие за горизонт.

А куда деваться, когда вокруг тебя, подобно ледоходу, бурлит и ломается история твоей страны. Страшно этот процесс на самотек пускать.

Взять тот же Двинский полк, который вновь начал возрождение, прирастая новобранцами. Слишком мало в казармах осталось ветеранов, способных привить новичкам традиции ушедшего под Петербург воинства. Пришлось вмешиваться в процесс и жестко направлять его. А разового вмешательства этой махине явно недостаточно — вот и разрывался между верфями, цехами, казармами и поселками. Это уже не карусель — это уже центрифуга какая-то!

Заставил себя отвлечься от дел, которые никогда не кончались, только когда на Двине начался ледоход. Для гарантии — уехали с Таей на седмицу из Вавчуга вниз по Двине на нашем старом кунге. Чтоб никто не доставал.

Благословенное время. Которое не портили даже четверо морпехов, нас сопровождающие. Даже холодный весенний дождь, промывающий темными ручейками спуски к воде в сером, ноздреватом снегу, радовал — так как можно было сидеть под пологом, курить и смотреть на журчащие ручейки. А рядом, сидела Тая, улыбающаяся редкой, за прошедшее время улыбкой, и зачитывала выдержки из стопки рукописей, сложенных у нее на коленях. За спиной потрескивали дрова в печке кунга и неспешно переговаривались морпехи, обсуждая вечные, как само мироздание, и понятные байки со слухами. Жизнь становилась ясной и простой, заставляя задуматься — может, это мы сами ее усложняем? Может, надо жить иначе? Может, есть пути не технологического, а биологического развития?