Алекс Кун - Петербург

Город затихал, в ожидании зимы. Мой каземат заметно изменился. Дополнительный свет заливал стол и переоборудованный под бумаги стеллаж — работа по передаче дел не прошла даром для узилища.

В тишине сидел перед стопкой бумаг, и думал с чего бы начать. Впереди длинная, холодная зима — сойду с ума, пересчитывая зарубки и годовые кольца на древесине. Прикрыл глаза, и из глубин выгоревшей души всплыла белая ночь июньского Белого моря, усиливающийся ветер, теребящий полог палатки, Катран, подготовленный к походу и чувство предвкушения необычного лета. Знать бы еще, насколько оно станет необычным …

Дожди сменились снегом. Работа над мемуарами неожиданно увлекла, давая смысл существованию. Перо возвращало в дни радости, удач и поражений. Можно сказать, что заново лепил свою выгоревшую душу.

К середине зимы сообразил — мои мемуары не стоит показывать Петру. После этого начал вести две повести. Первую продолжил, восстанавливая в себе человека — второй, сухой и выверенный, писал для Петра. Работа замедлилась, но меня это не сильно беспокоило.

Зима выдалась суровой. Проводил большую часть времени за столом, исписывая чуть ли не больше листов, чем исчеркал за все описываемое время. Происходящими событиями не интересовался, уйдя в прошлое.

Незаметно наступила весна, постепенно сменившаяся летом. Над городом поплыл активный строительный гул, по Неве пошли корабли. В этом году кораблей пришло явно больше, чем прошлой весной. Жизнь не стояла на месте.

По просохшим дорогам в Петербург потянулись перелетные двуглавые орлы, отягощенные прочими пернатыми. А у меня мемуары перевалили едва ли за середину. Подстраховался, попросив морпехов передать на Ижорский завод чертежи шкатулки, куда буду складывать первый вариант мемуаров. Получил от морпехов согласие — забрать шкатулку, когда меня уведут из камеры, и передать ее на хранение заводчанам.

Петр посетил первого заключенного Петропавловки в конце мая. Любопытно, Ведь на моем месте должен был сидеть Алексей — вот вечно так, коли выдергиваешь нечто из истории, будь любезен занять пустое место. Встретил царя без ожесточения. Написание мемуаров несколько примирило меня со злобным оскалом судьбы. По-прежнему ни о чем не жалею, но и рвать всех пополам больше не испытываю острого желания. Тем более, Петр явился с Алексеем. Встретил их по форме, в окончательно застиранном мундире и при фляге. Мало ли, как дело повернется.

Разговор протекал на удивление мирно. Мне больше не тыкали в глаза всякой падалью, и не обещали дыбу в солнечный день при большом скоплении народа. Разговор шел о делах, которые потребовали консультаций. Дела, понятное дело, исключительно технические — политику мы обходили третьей тропой.

По словам Алексея, этим летом чуть ли не половина Московской академии переезжает в недостроенные корпуса Питерской академии, так как государь, милостью своей, дал «добро» на завалившие его челобитные от профессоров. Ко мне теперь будут водить экскурсии, как в зоопарк.

На мою просьбу не устраивать из меня театра, а казнить побыстрее — Петр поведал, что он, все в той же безмерной своей милости, заменил казнь на ссылку. На меня вешают ярлык государственного преступника, соответственно, деяния моего рода вымарывают из свершений государства российского.

Улыбнулся, слегка грустно. Надо попросить гитару:

Петр, собственно, всю зиму этим и занимался — закрепляя чины и должности за оставшейся после меня командой. Честь ему и хвала. Ведь мог и своих людей расставить! Правда, своих людей он таки поставил — будут при заводах государевы «комиссары».

Поймал себя на том, что спокойно разговариваем с Петром, как в старые времена. Более того, мои мысли были в мемуарах, и больше всего ждал, когда монарх закончит пустопорожние разговоры и очистит помещение. Моя муза пряталась, при его появлении.

Половину написанного для Петра путевого дневника отдал Алексею. Рекомендовал прочитать, а потом сжечь. Петр не возражал. Алексей начал чтение прямо в каземате. А когда монаршее семейство, наконец, собралось на выход — царевич смотрел на меня долгим неверующим взглядом. Ничего, это он еще до самого интересного не дошел. Алексею, этой зимой, семнадцать исполнилось. Будем считать, это подарок ему на день рождения. А читать он любит.

Лето так и пошло, в нарастающем потоке информации. В каземате скапливались отчеты с заводов, отчеты об испытании броненосца, отчеты с верфей Вавчуга, Соломбалы, Севастополя, Ижоры. Приезжали за консультациями мастера, академики так вообще график лекций составили. Времени стало не хватать катастрофически.

Испытания броненосца выявили ряд огрехов, и показали его чудовищную огневую мощь. К счастью, в ближайшие пару лет он будет стоять в доках Беломорской базы на доработке. Списки на доработку — это отдельная тема, поток документации из Архангельска пошел рекой. И все равно. Мне есть, чем гордится! Кто еще может похвастать, что был отцом архангела? Пусть даже упоминаний об этом история не сохранит. И правильно. «Архангел Гавриил» был рожден трудом поморов, несколько лет рвавших жилы в ядовитом дыму эллингов, литеек и кузен. Фотографию Архангела поставил в иконостас фотографий на стеллаж. Долго смотрел на снимок кормы, на котором блестел лозунг, расшифровывающий имя Гавриил — «Бог есть моя сила». Мира тебе, Архангел.

Написание дневников замедлилось. Алексей приезжал еще два раза — забирал написанное, и обсуждал прочитанное. Смышленый парень вырос. Только подпортили его уже придворные. А может, это у него возраст такой.

Этим летом у меня создалось впечатление, что губернская канцелярия переехала с верхних ярусов форта в его казематы. Тезка, мерзавец, самоустранился, а у меня и так сон стал пятичасовым. Это у них новая форма казни?

Наибольшего внимания потребовали Соломбальские и Севастопольские верфи. На них строили большие проекты, а запаздывание отчет-ответ вышло просто сумасшедшим. Получалось, не столько управление, сколько констатация фактов. Хорошо, что кораблестроители у меня смекалистые.

Лето подходило к концу, промелькнув незаметно. Версию дневников для Петра дописал и отдал единственному читателю, а полная версия так и осталась незаконченной. Вместо нее плодились толпы пояснительных записок и «разъяснений». Рискнул даже написать большую докладную Петру — никакой политики, чистая экономика. Точнее, сравнительный анализ, что будет при разных способах использования людских сил и средств. Самое печальное, что свелся доклад опять к политике — лет через двадцать, в плохом варианте, будет развал, банкротство и большая война. Раз уж меня не казнили, не могу смотреть, как разваливается все созданное. Лучше пусть казнят.