Алекс Кун - Петербург

Эти сомнения меня продолжали грызть который день. Умом понимал — восемь сотен шведских кораблей топить — это расточительство. Да и морпехи мои засиделись. Но случись что, канонерке только песнь про «Варяг» останется спеть. Очень рискованный проект получился.

А с другой стороны. Штурмовые катера у меня получились прочные, и довольно вместительные, за счет применения обводов «Бостонского китобоя». Есть шанс, что если капральство морпехов немного потесниться, то на них влезет и экипаж канонерки. Да, тесновато будет. Зато на катерах планируются двигатели в полсотни лошадей, которые позволят убежать от какого угодно противника. Да и попадание ядром, по железному корпусу катера, вполне может обойтись — катер прочный, рассчитанный на жесткий удар в борт судна при абордаже, да еще прикрытый сверху стальными листами пологого уклона.

Стоит быть оптимистом, убеждаю сам себя — больше в канонерку все одно ничего не впихнуть.

Посмотрел на равномерно работающих веслами мужиков. Правы они — живы будем, не помрем. Надо волноваться, куда мне восемь сотен шведских судов на Неве ставить. Вот это правильный настрой.

На обед не останавливались. Разогнавшаяся эскадра прошла Двинский изгиб у Курьей-Ноги и до Вавчуга оставались считанные 15 километров, или около 5 тысяч взмахов весел. Ерунда, за три часа управимся — вон, уже и устье Пинеги проскочили.

Единственно, что плохо — эскадра не идет в Вавчуг. Мы свернем раньше, не доходя до Вавчуга буквально четырех километров, и пойдем на Холмогоры. Но ужинать будем однозначно под дланью архиепископа. Пора продумывать приветственные речи.

Холмогоры встречали нас залпами пушек и ливанувшим дождем, который весь день собирался, и не нашел лучшего времени, как испортить торжественный момент встречи счастливым народом своего «надежи и опоры». Это, к сожалению, не о себе.

Дождь барабанил по макушкам толпящихся мужиков, ломающих шапки, и шлепал по доскам причала, на которые уже спрыгнула команда нашего струга, пришедшая первой.

Мог бы наблюдать всю церемонию подхода и встречи эскадры — но не дали. Набежала масса народа, знакомая поверхностно, а в большинстве незнакомая совершенно, потащили к центральной композиции встречающих, возглавляемой архиепископом.

Афанасий был величественен, в своем парадном облачении. Капающая с его носа вода ничуть не портила одухотворенного лица пастыря поморских душ. А главное, меня встретили радушно, как блудного, но любимого сына, если и не церкви, то земли Холмогорской. Приятно. Только обниматься было мокро.

За радостями встречи и краткими, беспорядочными, вопросами не запечатлел в памяти торжественного момента попирания царевичем северных рубежей своей страны. Зато заметил фотографа, пытающегося запечатлеть это вместо меня. Искренне пособолезновал нахохлившейся фигуре хроникера, не знающей, что же делать — то ли бухнуться на колени, прямо в лужу, как встречающие крестьяне, то ли пытаться продолжить портить фотопластинки. Победили верноподданнические инстинкты, видимо он так же понял, что при такой освещенности шедевр у него не получиться. А жаль. Историки оторвут с руками.

Царевич, в окружении толпы офицеров подошел к архиепископу, и был вынужден выслушать приветственную речь. Да еще и отвечать величественно, что получалось у него не особо убедительно. Дождь усилился.

Бочком пробрался к царевичу, и, выждав паузу в речах, наклонился к нему, стараясь сделать это незаметно.

— Алексей, народ твой в лужах на коленях стоит. Не гоже это. Да и батюшка твой такое пресекает.

Царевич вскинулся, нахмурившись. Осмотрелся вокруг, разбрасывая с волос капли резкими движениями головы. Встречающие держали недоумевающую паузу, которой Алексей и воспользовался, вознеся краткое и сумбурное слово своему народу.

Протискивался из толпы, ухмыляясь. Интересно, кто учил царевича таким оборотам? Или он такой велеречивости в походе от офицеров набрался? Но в любом случае надо потрясти поваров на дворе архиепископа, куда однозначно двинется эта процессия, на предмет горячего чая с медом для царевича, если они еще сами не догадались. А за вещами царевича архиепископ послал сам.

Если переживем это ликование народа и природы — у нас впереди еще ужин и серьезный разговор с царевичем и Афанасием. У меня нет времени на недельные празднования, каждый день в плане работ на это лето расписан. И даже каждая ночь. Может и хорошо, что Тая под Москвой осталась, а то бы она обиделась.

Начавшееся, позже намеченного, застолье быстро наверстывало потраченное на сушку и переодевание время. Было шумно и многолюдно. Пришлось опять выступать с байками о непобедимом Корнелиусе. Обратил внимание, что многому начинаю уже верить сам. Вот и славно, не оговорюсь случайно.

Дальше все было как обычно. Даже осторожные вопросы о нововведениях, занявшие умы прогрессивной части холмогорцев, после того как выпитое вытеснило из их голов осторожность — были обычны и ожидаемы. Скучно. Хочу в Вавчуг.

Наконец, Афанасий пригласил меня на аудиенцию. Привел с собой флотских, представил. Вежливо раскланивались и плели кружево здравиц. Наконец перешли к делу.

Как и следовало ожидать, школу архиепископ курировал особо. По крайней мере он мог рассказать практически о каждом чихе, прозвучавшим в ее стенах. И преподавали в ней не только поморы сошедшие на берег с моих птиц и апостолов, но и иностранцы, первым из которых архиепископ отловил английского капитан-командора Джона Бекгама, пригнавшего в Архангельск яхту подаренную Петру английским королем.

Группу юнг архиепископ также набрал, догадавшись, о ком пойдет речь, из моего письма. Представляю, какие крутились интриги для пропихивания своих отпрысков в этот коллектив.

Уяснив обстановку, и вполне ей удовлетворившись — озвучил планы работы школы, и в частности царевича, на это лето. Раздал листки с расписанием мероприятий. Поспорили с архиепископом о необходимости вывезти юнг на апостолах и птицах в Белое море. Поругались. Помирились. Пригласили на собрание Алексея, которому все равно уже пора было на боковую.

Алексей присоединился к нашей стайке морских волков, отягощенной духовным медведем, со странной робостью. Вроде, он знал, зачем мы идем в Холмогоры. Но вот дошло дело до начала учебы, и в царевиче проснулся девятилетка, высматривающий мамину юбку. Кстати сказать, мать его, Евдокия Федоровна, уже скоро год как подстрижена в Суздальско-Печорский монастырь — так что Алексею стоит присмотреться, для этих целей, к камзолу грека Яна.

Внушение царевичу особых проблем не вызвало. Мог бы сделать его сам и много раньше, но уступил эту роль архиепископу из политических соображений. Да и просто у Афанасия солиднее получилось. И божий промысел присутствовал.