Алекс Кун - Петербург

Сближались. Еще на подходе удивил опонента резкими движениями левой, взмахивая ей то к груди то к бедру, с одновременным перехватом кортика от прямого хвата к обратному. Правая рука спокойно висела, удерживая клинок расслабленным прямым хватом. Пальцы правой руки перебирали навивку ручки кортика, перетекая в необычный, для ножевого боя, хват — клинок прижимают к ладони четыре пальца, а большой палец лежит сверху, вдоль клинка. Но противник не придает значения мелочам, он вообще излишне прямолинеен и невнимателен. Жаль. Будь по иному, может, удалось бы не доводить до конфликта.

Оппонент на цирковые номера поскупился, и приближался чуть пригнувшись, держа нож в правой руке прямым хватом, замотав левую руку плащом. Мне, если честно, наплевать было на его стойку и умения. Между нами истекал восьмой шаг. На седьмом шаге моя левая рука вновь метнулась к груди, помогая правой руке естественно откачнуться назад, а потом резко ушла в сторону и вниз, но на этот раз, вовлекая в движение плечи и тело. Правая рука, как плечо катапульты вышвырнула снизу не привлекавший ранее внимания кортик, и он, кувыркнувшись, слился с пригнувшейся фигурой противника. На землю клинок не упал. Тело само взорвалось продолжением по плану «А», двумя прыжками сокращая расстояние и выбивая ногой нож противника, используя инерцию доворота чтоб еще и загнать второй, скрежетнувший по кости, кортик сверху вниз между плечом и шеей цели. Чуть не поскользнулся на опорной ноге, навалился всей массой на кортик, окончательно роняя еще стоящее тело. Уже просто тело. Будь оно все неладно.

И только теперь вернулись звуки и соображение. Оказывается, все это время не дышал.

Секунды противостояния. Адреналин даже не успел толком выплеснуться и шумел в ушах. Кавалер не стонал, если вообще успел это сделать. Противно. Хотя совесть даже не попыталась качать права. В деревне никогда не любил забивать свинью, но жареное мясо мне нравится — «…любишь кататься, люби и саночки возить». Ну, или хотя бы терпеливо затаскивай эти санки на гору, не кривясь и не падая в обморок.

Выдернул в полной тишине оба своих клинка. Первый клинок попал почти туда, куда и целил, где меньше всего шанс наткнуться на ребра — в живот. Над схваткой начал разливаться тяжелый запах требухи. Кровь, осенняя грязь, запах. Сюда бы ту скотину, которая возвеличивает романтику дуэлей. Вот на место этого самого поверженного. Или, что еще страшнее, на место друга поверженного, на чьих руках раненный испустит дух.

Поднялся и отошел на шаг, стряхивая кровь с лезвий кортиков и держа их на отлете от формы. К кавалеру, уже спешили его товарищи. Всепрощением их злые взгляды не блистали, но и на это было плевать — морпехи за спиной держали руки на пистолетах и были заранее вполне однозначно инструктированы.

Надо было что-то говорить. Прокашлялся. Говорить было нечего. Да и не хотелось. Если будут опять приставать ко мне с их дурацкими удовлетворениями — прикажу морпехам стрелять на поражение. Даже чехлы со Штук разрешу снять, если набежит много желающих. Надоело играть по правилам. И Москва мне надоела. Надо ехать в поместье, а потом и вообще уводить караван на север. В поморье может и холоднее, но душа там отогревается. Нет мне места на московском празднике жизни. Слишком дорогие входные билеты.

Просто откланялся и подошел к нашим возкам, оттирать и прятать оружие в ножны. Знал бы кавалер, что шаг вперед или назад — и бросок у меня не получается — все могло бы сложиться совсем по иному, так как ножами владел ничуть не лучше шпаги, нахватавшись верхушек на тренировках морпехов.

По дороге домой пошел откат. Ничто не проходит бесследно в этой жизни, даже смерть врага.

Подворье бурлило. Одна половина удерживала вторую от немедленного следования к месту дуэли. Раскланялись с полуполковником, он отказался завтракать с нами, ссылаясь на дела. Видимо побежит докладывать. Для большей полноты его доклада, отчитался, что собираюсь на седьмицу в свое поместье. Раскланялись.

Тая, вместе с Федором, встречали на крыльце. Опять у Таи глаза красные, обидно даже, ведь обещал вернуться. С каких это пор мне перестали верить на слово.

Повернулся с крыльца к толпе на дворе.

— Все закончилось благополучно. Сего дня, опосля обеда, выходим караваном в поместье, готовьте возки и припасы, что для поместья отложены. Морпехам продолжать набирать капральства, и никуда не спешить. После сборов, перейти с капральствами и воинской справой маршем к поместью.

Повернулся к Федору с Таей, приобнимая их за плечи и разворачивая к двери.

— Вы что на холод раздетые вышли?! Пойдемте в дом, у нас еще много дел впереди. А тебе, Федор, еще десяток самых смышленых приказчиков-учеников отобрать надо, заберу их с собой в поместье на дополнительное обучение.

Однако в этот день караван так и не ушел. Со святых ковров вернулся Ермолай, и порадовал, что меня ожидает аудиенция у святейшего Кир Адриана, архиепископа Московского и всея России и всех Северных стран патриарха. Вот ведь, не было печали …

Прошли к столу, война — войной, а завтрак по расписанию. Поснедали не торопясь, патриарх ждал только к обедне.

Попросил Ермолая рассказать о будущих собеседниках.

Опуская подробности, Адриан, в миру Андрей, патриаршит уже 9 лет, реформы Петра поддерживает умеренно, с Петром много спорит. В принципе, дальше уже все ясно — что такое спорить с монархом представление имею. Удивило только, что патриарх дотянул до 72х лет не надорвавшись. Он еще и стрельцов перед Софьей защищал, после восстания случившегося 17 лет назад. Крепкий мужик. Был. Потому как перед Петром за стрельцов он уже не заступался, а они ведь также «… не ведают что творят».

Поучительным был и экскурс в историю патриаршества. Если честно, думал что каждая христианская страна имеет своего патриарха. Ан нет. Патриаршеству в России к этому моменту было 110 лет, а само патриаршество восходит к Ветхому Завету — там этот титул носили председатели высшего судебного органа города. Округлив глаза, узнал, что Завет упоминает о десяти патриархах, одним из которых был Ной, небезызвестный ковчегостроитель. Про ковчег это отдельная песня — ради интереса, в свое время, считал как строил бы ковчег с каждой тварью по парью, кстати, по паре мало — выродятся. Ну да ладно. В общем, указал господь Ною — строить деревянную баржу, 150 метров длинны, 25 метров ширины и 15 метров высоты. Вот Ной и строил ковчег сотню лет. Кстати, действительно сотню, Ной был долгожителем, согласно Завету, и дотянул до 950 лет. Прикидывая водоизмещение и размеры — мои апостолы нервно курят, спрятавшись в ручьях — могу предположить, что только Божьей Волей это чудо выстояло все 11 дней шторма, без которого потоп явно не мог обойтись, и не переломилось, не имея стального каркаса. Впрочем, это дела давно минувших дней. В рассказе Ермолая больше заинтересовал другой момент. Получается, что этот Ной был одним из 10 верховных судей. И что? Людей карают потопом за грехи, а верховный судья, который вроде как должен бороться за законность, делает всем с баржи ручкой? Нет, понимаю конечно, что за столько лет священники успели придумать Ною железобетонное алиби. Но с моей точки зрения выглядит вся эта история крайне коррупционно. А если вспомнить, что сотню лет Ной строил ковчег, вместо судебных заседаний, то даже и не знаю.