Владимир Потёмкин - История димломатии, том 1

Конференция держав собралась в Лондоне и заседала с 7 по 11 мая 1867 г. Ее решения ничего нового не внесли: Люксембург остался в прежнем положении, только Пруссия должна была вывести из герцогства свои войска. Нейтралитет Люксембурга был гарантирован отныне всеми европейскими державами.

Не успела Лондонская конференция закончить свою работу, как из Мексики стали поступать самые тревожные известия. Уход французских войск повлек за собой естественные последствия: державшийся исключительно французскими штыками ставленник Наполеона импе­ратор Максимилиан стал терпеть поражения за поражениями; в июне 1867 г. он был захвачен в плен и расстрелян республиканцами. Эта мрачная трагедия озарила зловещим светом окон­чательный провал авантюры французского императора: «Уже больше не осталось ошибок, которые вы могли бы наделать, потому что уже все возможные ошибки сделаны вами», — эти слова Тьера по адресу французской дипломатии особенно часто вспоминались и повторялись после расстрела Макси­милиана. Под влиянием дипломатических неудач стала под­нимать голову давно безмолвствовавшая, загнанная в подполье оппозиция.

Чем больше росло недовольство в широких общественных кругах, тем более нервной становилась французская дипломатия. Она явно искала новой «удачной» войны, которая укрепила бы корону Бонапарта. Но Франция была изолирована. Правда, Австрия могла бы еще быть полезным для Франции союзником: император Франц-Иосиф не хотел окончательно примириться с потерей прежнего положения в Германии и продолжал мечтать о реванше. Но Наполеон III колебался. Англия на этот раз не могла и не хо­тела быть союзницей. Прорытие Суэцкого канала в 1869 г. рассматривалось английским правительством как потенциаль­ная угроза Индии. Становилось ясно, что англичане ровно ничего не сделают, чтобы предупредить войну Франции с Се­веро-Германским союзом.

Оставались Италия и Россия. Но в Италии раздражение широких слоев народа против Наполеона III поддерживалось не только воспоминаниями о его коварном поступке в июле 1859 г. в Виллафранке, но и гораздо более свежими, совсем недавними событиями. 3 ноября 1867 г. Гарибальди с отря­дом добровольцев сделал новую отчаянную попытку занять Рим, но был наголову разбит при Ментане французским отря­дом, охранявшим папскую власть в Церковной (папской) обла­сти. Последствием битвы при Ментане было острое раздражение и чувство обиды в Италии против Франции. Вдобавок Напо­леон III как будто нарочно делал все для того, чтобы еще более обострить эти настроения. Он разрешил опубликовать хвастливую телеграмму французского генерала Файльи, учи­нившего кровавую бойню при Ментане.

С этих пор, естественно, все надежды Италии на получение Рима связывались с мечтой о том, что когда-нибудь Наполеон III будет принужден той или иной неудачной войной отозвать из Рима своих солдат. Чем более натянутыми становились отно­шения между Пруссией и Наполеоном III, тем лучше делались отношения между Бисмарком и итальянским правительством. В 1869 г. Наполеон III снова стал пытаться сблизиться с Ав­стрией, внешней политикой которой руководил тогда граф Бейст. Сам император Франц-Иосиф попрежнему весьма не прочь был от союза с Францией, но Бейст этому воспротивил­ся, доказывая, что для Австрии такой союз стал затруднителен со времени обострения отношений между Италией и Наполео­ном III: ведь не исключено было, что Италия в будущей войне займет позицию, враждебную Франции, чтобы выжить из Рима французский гарнизон. Италия будет враждебна ко всякому союзнику Франции, т. е., следовательно, и к Австрии, на которую нападет с юга. Франц-Иосиф неохотно отказался от своего плана.

Вокруг Наполеона III образовалась очень бес- покоившая его пустота: ни на одну великую державу он не мог опереться; некоторые из тех, на кого он рассчитывал, как на союзников (например, Италия), могли даже выиграть от его военных неудач. Оставалась Россия. Горчаков был очень встревожен бы­стрыми успехами и усилением Пруссии; Александр II обна­руживал неудовольствие по поводу уничтожения самостоя­тельности ряда мелких германских государств в 1866 — 1867 гг. (Ганновер и др.). Но Наполеон III, не понимая всех раз­меров опасности, выросшей у восточной границы Франции, ничего не предпринял, чтобы сделать хотя бы попытку сбли­зиться с Петербургом. Когда осенью 1870 г. Тьер помчался в Петербург просить о союзе и помощи, было уже поздно. После Седана ни Александр II, ни Горчаков уже не желали об этом и слышать.

Внутреннее положение империи, несмотря на попытки вве­дения либеральных реформ, продолжало быть неустойчивым. Оставалось только одно: загладить новой удачной войной тяжкие дипломатические поражения последних лет. «Война необходима, чтобы это дитя царствовало», — говорила весной 1870 г. императрица Евгения, указывая на своего сына, на­следника престола. Ее поддерживал Руэр. Эмиль Оливье, на­значенный первым министром в порядке «либеральных усту­пок» в январе 1870 г., не представлял себе, с каким сильным противником придется бороться Франции, не имеющей ни одно­го союзника. Наполеон III, мучимый каменной болезнью, утративший былую энергию, колебался.

И вдруг 1 июля 1870 г. в газетах появилась коротенькая телеграмма из Испании, что на вакантный тогда испанский королевский престол избран принц Леопольд из боковой линии Гогенцоллерн-Зигмаринген.

На другой день после появления известия об избрании Леопольда Европа узнала, что Наполеон III решительно проте­стует. Основания для протеста были тотчас же изложены и раз­виты во французской официозной прессе: Французская империя не может допустить, чтобы одна и та же династия — Гогенцоллерны — царствовала и в Пруссии и в Испании, и чтобы тем самым была создана угроза французской безопасности с двух флангов: с востока и с запада. В газетах поднялась буря. С од­ной стороны, само правительство раздувало начавшееся вол­нение, усматривая в этом событии удобный предлог для войны с Пруссией; с другой — оппозиционная пресса нападала на фран­цузскую дипломатию и в частности на французского посла в Берлине Бенедетти, укоряя министерство Эмиля Оливье в не­предусмотрительности, вялости, трусости перед Бисмарком. Газеты сразу же приняли угрожающий тон: «Если г. Бисмарк воображает, что во Франции мы все, тридцать шесть миллионов французов, похожи на Бенедетти, то он очень заблуждается», — писал популярный тогда публицист писатель Эдмон Абу. Но нарекания шли и со стороны более левых кругов. На­падения на императорское правительство с патриотической точки зрения были на руку республиканской оппозиции. Напо­леон III не боялся этой газетной бури, которую сам же вызвал: он знал, что решительный образ действий с его стороны за­ставит замолчать всех критиков его внутренней и внешней по­литики.