Владимир Потёмкин - История димломатии, том 1

Та же система подкупов в сочетании с вооруженным вме­шательством практиковалась и в Речи Посполитой и в Кур­ляндии. В этой непрерывавшейся борьбе за влияние в чужих государствах во всей Европе середины XVIII века широко применялся подкуп не только частных лиц, но и министров. Так, в 1737 г. из Петербурга были посланы богатые подарки гофмейстеру шведского короля Горну; он долго отговаривался, но все-таки принял подарки с большой предосторожностью: чек получил на банк, якобы в уплату за товары, и выдал рас­писку, а на следующий день русский посланник отвез ему эту расписку обратно.

Очень много денег тратили иностранные правительства на подкупы русских министров и сановников. В 1725 г. фран­цузскому послу Кампредону было разрешено его правитель­ством истратить до 60 тысяч червонцев на «гратификации пуб­личные и секретные» всем лицам, которые были полезны для заключения союза между Францией и Россией, начиная с все­сильного Меншикова, канцлера Головкина, Остермана и др. и кончая приближенными к Екатерине I дамами. Принято было выплачивать регулярно ежегодные пенсии руководите­лям внешней политики России, и самые выдающиеся госу­дарственные деятели той эпохи не гнушались принимать такое вознаграждение сразу от нескольких иностранных дворов. Не без юмора описывает подобный эпизод английский посол Вильяме. «Уже с некоторого времени, — писал он в августе 1756 г., — канцлер [Бестужев] просил меня доставить ему крупную пенсию от короля, говоря, что ему здесь дают ежегодно лишь 7 000 руб., а на такое жалованье он не может жить по своему положению; что ему известны интересы его отечества, связанные с интересами Англии, и что потому тот, кто служит хорошо России, служит и Англии; таким обра­зом, он может служить королю, не действуя против своей совести и не нанося вреда своему отечеству... Но он страшно удивился, когда я в понедельник сказал ему: «король жалует вам по­жизненную пенсию в 12000 руб. в год». Он был этим озада­чен, он в самом деле не поверил мне. Он меня не благодарил и, при моем уходе, не обратил никакого внимания на свою пенсию». Только после того, как банкир Вольф заверил его в правильности сообщения, канцлер поспешил выразить Вильямсу свою благодарность. «Скажите ему, — велел он передать,— что мы заживем вместе наилучшим образом, что я сделаю все возможное для него».

Однако, получая деньги от всех иностранных дворов, ру­ководители внешней политики России вели свою собствен­ную линию, отнюдь не жертвуя интересами своей страны ради чужих интересов.

Все правительства стремились иметь в чужих государствах своих агентов, через которых получались необходимые им сведения. Русская разведка была поставлена неплохо. Доста­точно сказать, что при Анне Ивановне, русский посланник в Турции Неплюев имел агента в свите французского посла и через него получал известия о всех шагах своего соперника. В Швеции в 1747 г. пришлось даже изменить систему канце­лярской переписки, потому что русский посланник барон Корф имел возможность узнавать обо всех тайных государ­ственных делах. В 1726 г. выяснилось, что прусский советник Фербер сообщал в Петербург об интимных разговорах своего государя; Фербер был казнен.

Более дерзко, чем Россия, использовали тайную агентуру тогдашние ее враги — Англия и Пруссия. В этом смысле они сумели использовать даже будущую императрицу, великую княгиню Екатерину Алексеевну, урожденную немецкую прин­цессу. Еще мать ее была агентом Фридриха II, пока не была выслана из России по распоряжению императрицы Елизаветы. Английский посол Вильяме сумел найти доступ и к Екате­рине как через своего секретаря Станислава Понятовского (будущего польского короля), так и путем крупных займов, предоставляемых ей из средств английского короля. Наконец, одной из характерных черт этого периода является усиление секретной дипломатии, действовавшей помимо официальных представителей и органов, призванных руководить внешней политикой. Так, императрица Елизавета Петровна и француз­ский король Людовик XV находились между собой в тайной переписке без ведома своих министров.

Хитросплетенная паутина дипломатических интриг и путей воздействия на политику соседних стран ярко отражает слож­ность международной обстановки в Европе накануне Француз­ской буржуазной революции 1789 г., в период окончательного образования национальных государств. К чести русской дипло­матии той эпохи следует отнести ее умение не только закрепить успехи, достигнутые при Петре I, но и играть решающую роль в делах Западной Европы. Отсталая по сравнению с Западной Европой Россия XVIII в. менее своих соседей испытывала противоречия между строем феодальным и буржуазным, кото­рые раздирали страны, стоявшие на более высокой ступени экономического развития. Поэтому ее правительство и могло проводить, несмотря на смену лиц на престоле, более решитель­ную политику.

Международным успехам России способствовало и наличие в составе правительства выдающихся дипломатов. Таков был знаменитый Андрей Иванович Остерман, начавший свою карьеру при Петре I в качестве одного из участников мирных пере­говоров с Швецией; его настойчивости и ловкости Россия была обязана блестящим Ништадтским миром. Опыт и при­родные дарования выработали в нем совершенно исключитель­ные дипломатические качества. «Часто, — пишет о нем Манштейн, — иностранные министры в течение двух часов про­говорят с ним и по выходе из его кабинета знают не больше того, сколько знали, входя туда. Что он ни писал, что ни говорил, могло пониматься двояко. Тонкий, притворный, он умел владеть своими страстями и в случае нужды даже разнежиться до слез. Он никогда не смотрел никому в глаза из страха, чтобы глаза не изменили ему, он умел держать их неподвижно». Про Остермана говорили, что у него проявля­лась подагра в руке всякий раз, когда надо было подписать опасную бумагу.

Человеком другого типа был А. П. Бестужев-Рюмин, често­любивый, хитрый, владевший всеми тайнами дипломатических успехов, но далеко не умевший так скрывать свои чувства, как Остерман. Бестужев был создателем определенной поли­тической системы, которую он и проводил последовательно в жизнь; в основу ее он полагал союз России с Австрией для противодействия возраставшему могуществу Пруссии и для наступления на Турцию.

Деятельность русской дипломатии в период между 1726 и 1762 гг. подготовила раз решение тех основных проблем внешней политики, которые стояли перед Россией с конца XVII века. «На севере — Швеция, сила и престиж которой пали именно вслед­ствие того, что Карл XII сделал попытку проникнуть внутрь России... На юге — турки и их данники, крымские татары, представлявшие собою лишь обломки прежнего величия… бывшая в состоянии полного развала Польша..., неспособная по своей конституции ни к какому общенациональному дей­ствию и обреченная тем самым стать легкой добычей своих соседей... За Польшей лежала другая страна, которая, каза­лось, пришла тогда в состояние безнадежного развала, — Германия. Со времени Тридцатилетней войны Римско-германская империя являлась государством лишь по имени... И в ка­честве соперницы австрийской династии уже начинала наряду с нею постепенно выдвигаться прусская». «Никогда мировое положение не было более благоприятно для завоевательных планов царизма, чем в 1762 г... Семилетняя война расколола всю Европу на два лагеря. Англия сломила мощь французов на море, в Америке, в Индии, а затем покинула на произвол судьбы своего континентального союзника, прусского короля Фридриха II. Этот последний стоял на краю гибели в 1762 г...» Такова была международная обстановка, в которой пришлось действовать вновь образовавшемуся правительству Екате­рины II. Во главе ведомства иностранных дел фактически стоял один из наиболее образованных и умных государствен­ных деятелей того времени — Н. И. Панин — «самый искус­ный, самый смышленный, самый ревностный человек при моем дворе», как писала о нем Екатерина II тотчас по вступлении на престол. Неподкупно честный, Панин, по словам одного английского дипломата, не преследовал «других целей, кроме тех, какие соответствуют пользе и чести его государыни и укреплению в России правительства». «Один из самых любез­ных людей», на языке которого, если верить его недоброжела­телям, не было слова «нет», он в серьезных вопросах твердо и последовательно проводил свою линию.