Александр Абердин - Десант в прошлое

Что же, этому немецкому пилоту повезло куда больше, чем тем, которые, отвернув от огненной стены, спасли свои самолёты. Им пришлось потом воевать на Западном фронте, раз с Восточным у немецкого командования ничего не вышло. До самого конца войны барон Рихтгофен жил в Варшаве, где снимал квартиру, и всё, что ему приходилось делать, как военнопленному, это раз в неделю отмечаться в полицейском участке. То, что он вдобавок к этому ещё и учил поляков летать в варшавской частной авиашколе, по сути дела даже не являлось предосудительным поступком. Это ведь была сугубо гражданская авиашкола. Он был отличный пилот и в вообще неплохой парень, хотя и заносчивый, но где вы найдёте иного прусского барона? Вскоре к нему приехала из Германии через Швецию его жена и если бы он не принял решение после капитуляции Германии сражаться в рядах полицейского корпуса мира, то я не следил бы за его дальнейшей карьерой военного лётчика и хотя она продлилась всего три года, имя Манфреда фон Рихтгофена вписано в историю золотыми буквами, как одного из лучших лётчиков-асов. Не удивительно, что впоследствии он стал космонавтом.

После того, как была сорвана попытка воздушного налёта на линию Горчакова, я принял решение проехать по ней от Балтийского до Каспийского моря. Мы провели в Адлербергском полку ещё неделю, в течение которой я рассказал полякам об офицерах и солдатах этого полка, а также о его командире и их быте, после чего мы тронулись в путь. На всём протяжении линии Горчакова мы видели одно и то же — всегда готовые к отражению вражеской атаки установки "Шквал" и множество прекрасных людей самых разных национальностей. Везде нас встречали очень радушно и господа офицеры всегда принимали в своё собрание. Особенно мне понравилось общение с кавказскими джигитами. Все, как один, храбрецы, они являлись для нас примером того, как бережно в Российской империи относятся к национальной культуре малых народов.

И везде нам рассказывали о том, как в панике бежали от линии Горчакова враги. Нигде враг не смог хотя бы приблизиться к ней и в этом мне виделся символ русского миролюбия. Имея на вооружении танки "Витязь" и бронемашины "Казак", русские не захотели ввязываться в эту братоубийственную войну, которую смогли бы легко выиграть. Неделю спустя мы были в Измаиле, а вскоре, как военные корреспонденты, смогли посетить батарею береговой артиллерии вблизи Аккермана. Жаль, что ни одной такой батареи не сохранили в назидание нашим потомкам, это было просто удивительное инженерно-техническое сооружение.

Пушки Гаусса способны посылать гигантского размера снаряд, который весил одну тонну восемьсот пятьдесят килограмм, на огромное расстояние. За всю войну пушки Аккермана не выстрелили ни разу, но некоторые другие береговые батареи всё же открывали огонь, хотя и предупредительный, для того, чтобы дать понять немецким адмиралам, командующим турецким флотом, что им нечего делать у берегов России. На этой батареи мы провели трое суток и сняли репортаж, рассказывающий о русских артиллеристах и даже показали, как заряжается орудие, а потом так же быстро разряжается. Мы ведь всё равно не могли показать, с какой силой врывается снаряд, но все расчёты говорили, что любой линкор будет уничтожен одним единственным выстрелом. Эти гигантские пушки стреляли без промаха, так как их снаряды сами находили в море цель.

Мы сделали очень увлекательный репортаж об артиллеристах Аккермана и он был показан чуть ли не во всём мире и даже в европейских странах, хотя и в урезанном виде, ад ещё и как якобы наглядный пример того, насколько опасна Россия. Когда нам было предложено стать военными корреспондентами польского телевидения, мы согласились не раздумывая ни секунды и тем самым получили пропуск на военно-политический Олимп планеты. А ведь всё началось с того интервью с графиней Адлерберг, к которому было присоединено интервью с зауряд-прапорщиком Бунчуком. Оно было показано едва ли не во всей Российской империи, ведь в нём мы показали не лихого вояку, а умную, проницательную и очень красивую женщину, более всего мечтающую о мире. С того самого дня наш "Волгарь" стали повсюду называть Варшавской Сиреной, а вскоре и передача "Мир новостей" была также переименована и стала называться так же, как и наша передвижная телестудия, экипаж которой сдружился очень быстро и не расставался долгие пять лет войны.

Там, неподалёку от Калиша была заведена ещё одна традиция "Варшавской Сирены" — расписываться на белоснежном борту нашего передвижного, колёсно-гусеничного корпункта. Когда мы добрались до Севастополя, где я мечтал взять интервью у адмирала Александра Васильевича Колчака, командовавшего Черноморским флотом, мне было присвоено внеочередное воинское звание штабс-капитана за прославление Российской империи. Александр Васильевич обстоятельно ответил на все мои вопросы, после чего зачитал приказ о моём новом офицерском звании и сам потребовал маркер с несмываемой краской, чтобы оставить свой автограф рядом красивым росчерком Ольги Петровны, заключённым в сердечко. От его высокопревосходительства я и узнал о том, что завтра утром в Ялту пожалует Пётр Аркадьевич Столыпин. Александр Васильевич написал рекомендательное письмо, чтобы мы смогли пробиться к секретарям Столыпина и договориться о том, чтобы тот дал интервью польскому телевидению.

Из Севастополя мы помчались в Ялту и нам там несказанно повезло, Столыпин согласился дать нам не просто интервью, а подробно поговорить со мной в прямом эфире. Так высоко я ещё никогда не взлетал. В ходе этой двухчасовой беседы Пётр Аркадьевич не только ответил на все вопросы, интересовавшие каждого поляка, но и впервые заявил на весь мир о том, что Россия отныне больше никогда не будет принимать участие ни в одной войне. Мой последний вопрос был на первый взгляд совершенно нелепым, но именно на него я хотел получить утвердительный вопрос, когда спросил:

— И последний вопрос, Пётр Аркадьевич, вы не соблаговолите расписаться на борту нашего передвижного корпункта?

Столыпин широко и добродушно заулыбался, кивнул, после чего весёлым голосом сказал:

— Спасибо вам, господин штабс-капитан, что вы меня об этом попросили, а то я, грешным делом, уже сам хотел попросить вашего разрешения расписаться на "Варшавской Сирене". Не всё же мне расписываться на государственных бумагах.

Вежливо склонив голову, я ответил:

— Все сотрудники польского телевидения почтут за счастье увидеть это если не в прямом эфире, то просто в записи, ваше высокопревосходительство. Вы окажете всем нам этим большую честь.

Мы вышли во двор дачи и Пётр Аркадьевич расписался справа от автографа графини Адлерберг. Потом мы пили чай в беседке и рассказывали ему о своих впечатлениях и настроении всех тех людей, с которыми нам довелось повстречаться. Попрощавшись с российским премьер-министром мы помчались в порт Ялты, чтобы погрузиться на борт быстроходного парома и менее, чем через двое суток спуститься на берег в порту Батума. Даже во время этого недолгого морского путешествия мы по несколько раз в день перегоняли отснятые репортажи в телестудию и они выходили в эфир в прежнее время, но уже с новой заставкой, ведь передача стала теперь называться "Варшавской Сиреной". Она выходила трижды в сутки — утром, в обед и вечером и всякий раз поляки стремились её посмотреть, ведь точно такие передвижные студии уже отправились в путь по всему миру.