Иван Евграшин - Стальной лев революции. Восток

Одно выступление запомнилось особо. Я стоял перед строем чекистов. Люди мерзли, из ртов вырывались облачка пара, но все терпеливо слушали. Понимая это, быстро сказал им о важности акции в Омске, упомянул о том, что Владимир Ильич очень болеет за это дело и держит его на личном контроле, попросил не подвести Ленина, партию и меня лично. Только собрался пройти вдоль рядов и на этом закруглиться, как вдруг паровоз, грохочущий по соседнему пути, спустил пар.

Строй, только что черневший передо мной, моментально скрылся в дымном грохоте и лязге, буквально укутавшем бойцов. Спустя какие-то мгновения темнеющая шеренга начала проявляться, и я увидел, как в облачной пелене вначале лунным серебром блеснули штыки над неким тусклым монолитом, а только потом из тумана показались очертания людей.

— продекламировал внезапно севшим голосом Михаил Васильевич, я посмотрел на него с некоторым удивлением, но подумал, что, пожалуй, верно замечено.

— Действительно чем-то похоже, — Симон Аршакович поддержал Фрунзе. — А где же дядька их морской?

— Товарищ Тер-Петросян, командир у нас с вами один. Кроме него, больше некому занять такой важный пост, — совершенно серьезно заявил Михаил Фрунзе.

— Вот что, товарищи. Не стоит Троцкого в Черноморы записывать. Это станет крупной политической ошибкой, — столь же глубокомысленно ответствовал я. Мы рассмеялись.

У паровоза головного состава закончили смотр. Едва мы втроем приблизились к тендеру, как из будки спустился машинист, направившийся навстречу.

— Здравствуйте, товарищ Предреввоенсовета.

— Здравствуй, Капитоныч. Как вы тут?

— Освоились. Вы не волнуйтесь, Лев Давидович, не подведем.

Все звали его по отчеству. Иногда создавалось впечатление, что свое имя этот человек где-то потерял или оставил за ненадобностью. Я тоже не помнил, как его зовут, хотя этот машинист почти год возил Предреввоенсовета по фронтам, городам и весям. Седой, в возрасте, мужик, смуглый от въевшегося за многие годы в кожу угля, с крупными мозолистыми руками сам вызвался добровольцем, узнав, что один из «моих» паровозов необходим для особого задания. За его спиной тогда двумя молчаливыми глыбами встали помощник и кочегар. Отказать им оказалось невозможно.

— Капитоныч, на тебя сейчас вся надежда. Будь повнимательнее.

— Постараемся в лучшем виде, Лев Давидович, — машинист посмотрел на меня так, как будто хотел послать меня к теще, поучить ее борщ варить. Попрощались.

По дороге к штабному вагону я очень нервничал. Фрунзе и Тер-Петросян волновались, но старались вида не показывать. Пришла пора расставания.

— Скажите что ли, на прощанье, «С Богом!», хоть я и не верю в него, — Михаил Васильевич совершенно серьезно смотрел на меня.

— Мы все в него не верим. Может, я вас на всякий случай «Капиталом» перекрещу, иконы-то все равно нет? — Улыбнулся я в ответ. Мы рассмеялись.

— Хороший, кстати, вариант. Как я раньше не додумался? — Камо тоже оценил шутку.

— Крестить я вас не буду, товарищи, даже «Капиталом», — я без тени улыбки посмотрел на них. — Теперь последнее, о чем вы должны знать. Товарищ Дзержинский сообщил мне, что восстание в Омске должно начаться сегодня ночью. Ваша задача успеть. Больше говорить ничего не стану. Сами все знаете и понимаете. Пожелаю удачи и, как говорят, ни пуха, ни пера.

— К черту! — мои товарищи поднялись в вагон, и эшелон практически сразу тронулся.

Глядя вслед уходящим составам, я мысленно крестил каждый на удачу. Потом усмехнулся про себя словам Михаила Васильевича.

— «Верю в Бога, не верю… Как тут не поверить в него, родившись в уже не существующей стране, но при этом, стоя в начале девятнадцатого года на перроне, в той же самой стране, которой, правда, нет еще пока ни для кого на Свете, да еще внутри Троцкого? Смешные».

Последний эшелон, набирая скорость, уходил в сторону Кургана. Его огни уже скрылись в темноте, а я все стоял на перроне, глядя им вслед. В голове царила пустота.

— Лев Давидович, — окликнул секретарь. — Пойдемте в вагон. Холодно. Не дай Бог простынете.

— Пойдем, Миша, — я направился к своему поезду, но, услышав далекий протяжный паровозный гудок, остановился. Повернул голову в ту сторону. Луну затягивала пелена облаков. Глазман, привлекая мое внимание, деликатно кашлянул.

— Уже иду, Миша. Действительно холодно.

Перед тем как закрыли дверь вагона, я успел бросить мимолетный взгляд туда, где в темной тиши Зауралья лежали Курган и Омск.

Войска поворачивали на Екатеринбург. Части Четвертой армии заняли Челябинск, зачищая последние очаги сопротивления колчаковцев, и готовились к продвижению на Курган. На екатеринбургское направление Сергей Сергеевич Каменев выводил передовые части Пятой армии. Первая оставалась в резерве командования.

Помочь ушедшей в свободное плавание Омской группе я уже не мог. Оставалось, надеясь на лучшее, ждать вестей все то время, пока эти эшелоны красными стрелами рвутся на восток.

14 января 1919 года.

Омск. Восточная окраина города. 02:15.

Яков Блюмкин и его террористическая группа отдыхали на конспиративной квартире. Хозяином дома был один из омских большевиков — Виктор Казаков. Адрес и пароль Блюмкин получил лично от Дзержинского, который знал Казакова еще с дореволюционных времен. В 1906 году Виктор отморозил ноги, следуя зимой пешим этапом на каторгу, откуда умудрился бежать уже весной Девятьсот седьмого. В Девятьсот девятом году из-за болезни ног отошел от активной революционной работы и осел в Омске под именем Владимира Рюмина, устроившись на работу в железнодорожную кассу. С того времени он так и работал на железнодорожной станции, находящейся рядом с домом. Дом ему помогли купить товарищи по партии. На этой мало кому известной явке, находилась перевалочная база для членов партии большевиков, бежавших с Сибирской каторги или из ссылки. Явка существовала уже девять лет. Пользовались ей редко, в Семнадцатом году вообще законсервировали, но не забросили.

Яков не переставал удивляться продуманности и работоспособности Рюмина. Человек подошел к обустройству убежища с выдумкой и, можно сказать, с любовью. В подполе находился погреб, рядом с которым хозяин квартиры выкопал еще один, больший по размеру. Проход в тайник, обшитый внутри деревом с нарами и печкой, труба которой была хитро подведена к трубе печи в доме, осуществлялся через небольшой лаз в углу первого погреба. В схроне могли разместиться восемь человек. Там же хранился запас продуктов и воды недели на две. Не забыл хозяин и про отхожее место, пользоваться которым без особой необходимости не рекомендовалось. Самым же интересным оказался тридцатиметровый подземный ход, выходящий в один из заброшенных складов, находившихся через дорогу от дома Рюмина. Когда Блюмкин спросил хозяина, кто все это сделал, тот пожал плечами и ответил, что создал все своими руками, иначе за десять лет со скуки бы умер. Яша не знал, что кроме этого, есть еще одно, совсем небольшое укрытие на двух человек, оборудованное не хуже.