Борис Толчинский - Нарбоннский вепрь

В то же самое мгновение вспыхнул яркий свет, вспыхнул и сразу погас, сделав свое дело…

София Юстина в отчаянии заломила руки.

— Что вы натворили, герцог! — прошептала она по-галльски. — Это была провокация, чтобы погубить меня, — и вы попались!

— Я не понимаю…

— Посмотрите на него и, может быть, тогда поймете, — с горечью промолвила она.

Крун перевел взгляд на Интелика. У того от удара герцогского кулака текла изо рта кровь, возможно даже, были выбиты зубы, — однако вожак нагло щерился, всем своим довольным видом показывая полную победу над Круном и Софией. Его сторонники тоже многозначительно усмехались. Андрей поднялся на ноги и заметил, указывая на свою рассеченную губу:

— Этот удар вам больно отзовется, ваше сиятельство.

— Вы низкий и порочный человек, Андрей Интелик, — констатировала София Юстина. — Что ж, торжествуйте, пока можете. В одном вы правы наверняка: вы действительно испытываете недостаток в самом главном — в здравом смысле! Какое счастье, что таких, как вы, немного!

— Сами виноваты, сиятельная княгиня, — осклабился Интелик. — Не нужно было спускать северную псину с поводка!

Он сказал это — и увидел, как снова сжались в кулаки пальцы Круна. Интелик отскочил в сторону и приготовился что-то выкрикнуть, как вдруг побледнел лицом, а с толстых губ его вместо оскорблений сорвались слова досады.

— А-а, боишься, сучий потрох! — свирепо ухмыльнулся Крун, наступая на негодяя.

Однако вожак испугался не его.

— Именем моего деда, Божественного Виктора, остановитесь! — прозвучал гневный голос Эмилия Даласина.

Юнцы сбились в жалкую кучку подле своего вожака. Крун услышал, как по рядам их пробежал испуганный шепот: "Фортунат… Кесаревич Эмилий!", а самый маленький юнец, которого вожак называл "Ромашей", обреченно проныл: "Ну вот, что я говорил! Мы пропали…".

— Что здесь происходит? — жестко вопросил Эмилий.

— Эти негодяи преградили нам дорогу, — ответила София, — и оскорбили меня. Его светлость, — она особо подчеркнула слова: "его светлость", — вступился за мою честь, и вот…

Эмилий Даласин нахмурил густые брови и обратился к Интелику:

— С каких это пор отпрыски народных избранников позволяют себе угрожать женщине, в жилах которой течет кровь Великого Фортуната?!

— Вашему Высочеству не о чем беспокоиться, — кланяясь и заискивающе улыбаясь, ответил вожак. — Мы с княгиней всего-навсего беседовали о политике.

Эти слова подразумевали: "Мы беседовали о политике, а политика не ваше дело, кесаревич!".

— Он говорит правду, княгиня?

— Увы, Ваше Высочество, — вздохнула София Юстина, понимавшая всю бессмысленность этого дознания, — вот только гражданин Интелик выбрал для дискуссии крайне неудачное время и место!

Вожак торжествующе осклабился.

— Мы уже закончили. Ваше Высочество позволит нам уйти?

Эмилий Даласин медленно кивнул, однако София Юстина вышла вперед и сказала Андрею Интелику:

— Нет, постойте. Кто-то из ваших фотографировал нас вон из тех кустов. Я требую, чтобы вы засветили пленку — здесь и сейчас!

Интелик сделал большие глаза и прижал руки к груди в знак своей искренности.

— Помилуйте, ваше сиятельство! Я даже не понимаю, о чем вы говорите! Что за пленка, где, какие кусты?..

София стиснула зубы от досады.

— Клянусь кровью Фортуната, вы пожалеете больше моего, гражданин, если этот снимок появится в газетах!

Она увидела, что удар достиг цели. Интелик растерялся: ведь София Юстина поклялась священной княжеской клятвой; всякий, нарушивший ее, переставал считаться потомком Основателя и навсегда изгонялся из высшего света. Поэтому аморийские князья клялись кровью Фортуната лишь в самых исключительных случаях.

Однако он сумел побороть свою растерянность, церемонно поклонился кесаревичу и княгине — и поспешил покинуть место баталии. Вместе с ним ушли его люди. Роман Битма, не надеявшийся столь дешево отделаться, шепнул ему на ухо:

— Что же мы теперь предпримем, Андрей?

— Фото у нас есть, — отозвался Интелик. — И это только начало! Вот увидишь, Ромаша, мы заставим поволноваться этих чванливых нобилей.

— А как же ее клятва? Юстина достаточно сильна, чтобы уничтожить нас…

Вожак усмехнулся.

— Не трусь, Ромаша. Наши друзья не слабее Юстины!

— Ох, — вздохнул семнадцатилетний Роман Битма, явно не обладавший бойцовским характером своего двадцатидвухлетнего друга и его верой в могущество "друзей".

— Кто были эти негодяи? — спросил герцог Крун, как только те утратили возможность его слышать.

— Это плебеи, — ответила София Юстина, — их вожак приходится сыном делегату Кимону Интелику.

— Проклятие! — с возмущение в голосе прогремел Крун. — И вы позволяете презренным простолюдинам оскорблять вас?! Клянусь всеми богами, я у себя в Нарбоннии подвешивал мужиков за меньшие грехи!

Княгиня печально усмехнулась.

— Иногда мне хочется того же самого, герцог. Право, гражданин Интелик неплохо бы смотрелся вниз головой!

— Ну так что же вам мешает?! Пусть негодяя схватят и подвергнут положенной каре!

— Это невозможно, — сказал Эмилий Даласин. — Плебеи — такие же подданные Божественного императора, как и мы, патрисы. Мы и они — аморийцы!

Крун помотал головой, не понимая логики в словах императорского внука.

— Разве у вас, у патрисов, мало власти, чтобы внушить черни должное почтение?!

— Те, кого вы видели, не совсем чернь, — заметила София Юстина. — Их родители — влиятельные политики либо магнаты. Если мы без достаточных оснований начнем преследовать сынков, нас упрекнут в небрежении правами трудового народа. Собственно, вы это уже слышали.

— Все равно не понимаю! Какое вам дело до того, что скажет чернь! Власть-то у вас, у патрисов!

— И мы дорожим ею, поверьте! По-моему, пусть лучше плебеи митингуют на улицах, выбирают делегатов, путь лучше эти делегаты делают вид, что правят вместе с нами…

— Лучше чем что?

— Чем если бы они втайне озлобились против нас, патрисов. Не забывайте, герцог, в Империи патрисов менее восьмисот тысяч, а плебеев почти тридцать семь миллионов!

"Умно, — подумал Варг, внимательно слушавший этот разговор, — очень умно! Ловкие аристократы, подобные этой Софии, повязали свой народ аватарианской верой и показным дружелюбием. И этот раболепный народ ловит крошки с княжеских столов и еще радуется, что ему позволяют избирать своих никчемных делегатов! А всякий, кто восстает против такого порядка, объявляется еретиком, как Ульпины".

— И все равно я не понимаю, — в сердцах бросил Крун, — может быть, потому что я варвар. Будь моя воля, я бы с наглым сбродом церемониться не стал!

Вскоре они расстались: Крун с сыном отправились в свой павильон, — это совсем рядом, стоит лишь пересечь проспект Фортуната и немного пройти в сторону Квиринальского озера, — а Эмилий Даласин и София Юстина в карете кесаревича поехали в свои резиденции.