Борис Толчинский - Боги выбирают сильных

— Угомонитесь! — выкрикнул он, и в голосе его мне почудились странные нотки. — Я не глупец. Сознаю, сколь вы могущественны. У вас друзья повсюду, вернее, люди, которым приходится быть вашими друзьями. Вы потеряли власть, и с нею потеряете многих друзей. Но ваша наглость и страх перед вами остальных сделают свое дело. Я это понимаю. Вы можете добиться моей отставки. Вы можете придумать обвинение и отдать меня под суд. Я не боюсь суда, мне все равно, вы не того пугаете! Мне пятьдесят девять лет. Корнелию — сорок. Уже сорок! А вам — двадцать восемь. Если сейчас вы станете первым министром, Корнелий им не станет никогда. Я это тоже понимаю. И я готов пожертвовать собою для Корнелия! Свое я прожил… А-а, зачем я это говорю… вам не понять!

— Отчего же. Забавно слышать красивые слова от негодяя. От человека, который бесчестно алчет проложить дорогу сыну, удерживая женщину в плену!

— Уходите. Вам не уговорить меня.

— Уговорить? Я уговариваю вас?! Я вразумляю вас, видно, напрасно! Вы очевидного не понимаете. Что мне до вас? Кто вы такой? Старый сатир, какой-то прокуратор! О, нет, дражайший князь, не вам я буду мстить, вас скоро боги призовут без моего содействия! Я возвращусь в столицу и приведу в порядок оппозицию. Ваш сын проклянет день, когда задумал стать первым министром, ибо я обращу его жизнь в беспросветное страдание; сам Пирифой, прикованный в Аиде, не позавидует ему; Финеем будет он, а я направлю гарпий на него; в отчаянии он обратится Ио — я слепнем Геры стану для безумца: нигде злосчастный не найдет покоя, молить о смерти станет этот новый Сизиф, но не дождется и ее!

Я наконец добилась своего: Ларгий побледнел. Он в самом деле любил сына. Ненависть, пылавшая в его глазах, смутила бы нестойкую натуру. На мгновение мне показалось, что он готов уступить и возобновить переговоры. Но ненависть была сильнее страха; он произнес единственное слово:

— Уходите.

Ну что ж… Я, как Юнона, все, что могла испытать, испытала, ничем не гнушаясь, — но победил ли троянец меня?

Решение созрело мгновенно; я сорвала перчатку с правой руки и воздвигла Глаз Фортуната взору Ларгия.

И случилось немыслимое… Ларгий презрительно усмехнулся, поднял на меня глаза и проговорил:

— Мне казалось, столь красивой женщине подобает носить более изысканные украшения.

Это был конец. Не перун громовержца, не игра, к которой я привыкла, а предательский удар в спину, со стороны Мемнона. Глаз Фортуната, перед которым обязаны были трепетать , — не более чем безыскусный перстень! Риши отобрали у меня его силу. Риши предали меня.

Я, как Юнона, испытала все и, испытав все, выложила свой последний козырь, в котором была уверена, как в себе самой, — и Фатум посмеялся надо мной!

Силы оставили меня, я пошатнулась, лицо Ларгия с надменной и презрительной усмешкой растаяло вдали… но воля, моя самая верная подруга, спасла меня от унижения… я, точно сомнамбула, удалилась из кабинета губернатора.

Он выкрикнул вослед:

— И не пытайтесь совратить моих людей! Ни один летательный аппарат не поднимется в воздух без моего разрешения!..

Кончено. Риши обрекли меня. Я проиграла. Ноги сами перенесли меня в зал для особо важных персон… мне самой это казалось издевкой, но я все еще была «особо важной персоной»!

Итак, все становился ясным: я проиграла не потому, что на моем пути случайно оказался Ларгий Марцеллин. Он — не более чем инструмент. Не было бы его, риши выбрали бы другого. Они определили мне поражение — и я проиграла.

Но верно ли это?! «Сам что-нибудь делай, затем зови богов», — таким изречением меня встретили риши. «Боги не делают сильными, боги выбирают сильных!», — так они меня напутствовали. Да, да! У риши иная, надчеловеческая логика. Человек ищет силу вовне, риши указывают искать силу внутри. Они не предали меня — они меня освободили. Они словно бросили меня посреди болота: умеешь плавать — выплывешь, не умеешь — утонешь, так тебе и надо, ты большего не стоишь, чем болотной тины.

Мне радоваться нужно, что Глаз Фортуната ослеп для меня! Это значит, я свободна от искушения звать на подмогу богов. Отныне я могу рассчитывать лишь на себя — а разве это мало?! Я, София Юстина, которая не сдается и завоевывает свое, — ужели капитулирую сейчас, в миг обретения свободы, в тот миг, когда риши смотрят на меня и судят, такая ли я сильная, как зарекалась им?! Ужели, чтобы сломить меня, довольно одного старого сатира?!

Думай, София, думай! Ты обязана вырваться из ловушки Астерополя.

Ты сама себя уважать перестанешь, если не вырвешься, если три дня просидишь, в бессилии сложив руки, глядя на колосс Астреи Фортунаты…

Астрея, Добрая Богиня! Я готова взмолиться тебе, но вовсе не затем, чтобы ты мне помогла. Ты не поможешь мне, ибо ты прах и тлен, — но частица духа твоего пронеслась через века и прижилась во мне. Я это поняла, изучив тайный дневник твоего брата Юста. Этот дневник мне дали анахореты Храма Фатума… долго не хотели давать, но я настояла. Возможно, лучше бы я не настаивала.

Ибо страшные вещи открылись мне! Ложь струилась с каждой страницы дневника, но я заставляла себя читать — и понимала, с ужасом и содроганием, что ложь не это, это правда, а ложь вовне меня, что вся история моей державы соткана из лжи, стараниями Юста Фортуната и ему подобных.

Ты стоишь над этим городом, Астрея Фортуната, прекрасная и строгая. Мои соотечественники, стремящиеся к тебе, не знают, кто ты была на самом деле, Добрая Богиня. А была ты демоницей, и звали тебя вовсе не «Звездная» [64] «Астер» (греч.) — звезда. . Ты даже не была старшей дочерью Фортуната-Основателя — ты ею стала, когда вы со «Справедливым» [65] «Justitia (iustitia)» (лат.) — справедливость. отравили брата и сестру, родившихся прежде тебя. Еще вы отравили самого Основателя, так как боялись, что он раскроет ваши преступления. И не было никакого Завещания Фортуната, в котором он-де присуждал тебе власть августы. Ты просто оказалась удачливее своих оставшихся братьев и сестер. Вернее, нет, это было вовсе не «просто»… Ты превзошла их дерзостью, жестокостью, волей к победе. А Юст, этот великий гений нашей державы, ее истинный Основатель, был твоей яркой тенью. Он помогал тебе во всем. Сначала он помог тебе захватить власть, потом разделил ее с тобой, наконец, он занялся новым мифотворчеством.

Тебе повезло с моим предком, Астрея: он превзошел Гомера с Гесиодом. Всякий амориец знает, что Петрей был великим законодателем, Арей — покорителем земель, Гермиона сотворила новый патрисианский язык.

Твой младший брат, Астрея, сварил замечательную mixtum compositum [66] «Смесь» (лат.) , которой мои соотечественники лечатся от ереси уже добрых семнадцать веков. А на самом деле все ваши братья и сестры во время твоего правления, Астрея, сидели за решеткой и в большинстве своем не дождались твоей смерти. Годы жизни им проставили впоследствии, равно как и подвиги.