Василий Звягинцев - Бои местного значения

Буданцев внял приказу, молча указал глазами на левый карман пальто.

Там действительно оказался небольшой пистолет. А еще — две пары блестящих наручников.

— Отлично. Какой ты предусмотрительный. Вперед. — Он указал сыщику, куда именно следует идти.

Власьев снизу, а Шестаков сверху наблюдали, как Буданцев спускается из окна по веревке. Потом нарком заклинил дверь туалета воткнутой наискось шваброй — долго будут дергать, пока за топором не сбегают — и соскользнул вниз сам, не забыв притворить за собой и окно.

Лишь на земле подумал: «К чему эти изыски? Если с поличным не схватят, так какая разница, часом позже или раньше разберутся, каким путем нам удалось скрыться».

Просто действовала в нем стереотипная, не им придуманная и на какие-то другие случаи рассчитанная программа.

Не зря Шестаков, готовя операцию, предпринял хитроумные предосторожности. И поставил свой, пусть и засвеченный уже, но надежный и быстроходный «ЗИС» подальше, в узком, темном, выходящем совсем на другую улицу Банковском переулке.

Не желающий раньше времени получить вполне смертоносную, отнюдь не пластиковую пулю муровец, пересиливая себя, признался сквозь зубы, что напротив главного входа в наркомат кое-кто ждет результата акции.

«Кто — это потом разберемся, — решил Шестаков. — А пока уносим ноги».

Через три двора, перебираясь по крышам сараев, по мусорным ящикам, сквозь неизвестно кем и когда сделанные проломы в заборах, они со своим пленником, скованным на всякий случай его же наручниками, выбрались к машине. Теперь Шестаков боялся только одного — что мотор сразу не заведется, застынет на все крепчающем морозе, заправленный водой, а не антифризом.

Однако и тут обошлось. Отсутствовали они, как оказалось, меньше пятнадцати минут, и стрелка на приборном щитке показывала температуру между 40 и 60 градусами. Шестаков вытянул подсос, подкачал бензин педалью акселератора, и мотор схватил сразу, взревел, выстрелил пару раз, но после умелой подгазовки зафырчал ровненько, готовый к делу.

На какое-то, естественно, очень короткое, время они ощутили себя в безопасности, как в успевшей погрузиться до начала атаки глубинными бомбами подводной лодке. Что будет дальше — посмотрим, а пока успели!

Потустороннее знание подсказывало Шестакову, что наличных сил московской милиции и прочих дружественных ей организаций не хватит, чтобы перекрыть абсолютно все улицы и переулки. Но случайно влететь туда, где посты все же имеются, шансы тоже были. Поэтому он обратился к пленнику, который смирно сидел на заднем диване рядом с Власьевым.

— Ну, давай, браток, подсказывай, как нам без потерь пробиться? Имей в виду — на засаду нарвемся, первая пуля твоя. Мы, может, и опять убежать сумеем, а ты — точно нет.

Буданцев вздохнул. Умирать ему совсем не хотелось, а то, что он знал об этом человеке, не оставляло сомнений в серьезности его намерений. Неизвестно, отпустит ли он его живым потом, но что при встрече с милицейским или чекистским патрулем сидящий рядом человек выстрелит ему в бок, сыщик не сомневался.

— Насчет постов ничего не могу сказать. Я их не ставил. Команда на поиск вашей машины была, да. Прошла два часа назад.

— Сережа, сука, продал-таки? — без особого удивления спросил Шестаков, сворачивая с Кирова в безопасную, на его взгляд, узкую и темную улицу Мархлевского.

— Таксист, что ли? — уточнил Буданцев. — Да, позвонил в милицию. Все рассказал, дал приметы. Объявили общегородскую тревогу.

Об остальном он решил не говорить. Как еще до сообщения об угоне такси Лихарев собрал собственную опергруппу и раздал всем специальные «усыпляющие» патроны, особо проверил, чтобы ни у кого не осталось при себе боевых. Потом они долго ждали неизвестно чего, сидя в двух машинах, пока Лихарев не выбежал из подъезда и приказал гнать сюда, в Кривоколенный. И, наконец, заметив через специальный прибор отблеск света в окне третьего этажа, Валентин дал команду на захват. План здания у них имелся, и все действия были детально оговорены, а вот не заладилось.

Не оттого смолчал Буданцев, что надеялся на помощь, а просто считал, что незачем. Без пользы в данной ситуации. Сказал другое:

— Переулками поедете, как начали, возможно, и не попадетесь, до поры, конечно.

— А он умный, — иронически сказал Шестаков Власьеву. — Давайте его ко мне пересадим, ехать будем — и разговаривать. А то шею неудобно выворачивать все время. Ствол, конечно, у затылочка держите по-прежнему, коллега.

На секунду он остановил машину. Буданцев со сцепленными за спиной руками неловко пристроился на переднем сиденье.

— Вот так. И вам удобнее, и мне. Закурить желаете? Угостите его, друг мой. — Шестаков упорно не называл напарника ни по имени, ни по фамилии, и у опытного сыскаря Буданцева это родило некоторую надежду. Решил бы убить — не стеснялся в выражениях. И то, что стало известно о кольчугинской истории, тоже говорило в пользу наркома. Убивать он явно избегал.

Что же касается случившегося в квартире, ясности об этом эпизоде Буданцев так и не имел.

Переулков в Москве, слава богу, достаточно. Коротких и длинных, прямых и изгибающихся под самыми немыслимыми углами, которыми можно просквозить весь огромный город, ни разу не появившись на освещенных и контролируемых улицах.

Беда в другом — до сегодняшней ночи Шестаков понятия не имел о существовании большинства из них. Он оказался в Москве в том возрасте и в той служебной роли, когда по улицам, за исключением самых близких к дому и месту службы, пешком уже не ходят. Тем более — просто так, для интереса и удовольствия.

Но, однако, выяснилось, что он их все же знал. Не хуже московского извозчика — ветерана кнута и облучка. Словно в мозг ему спроектировалась подробнейшая схема. Причем — с заранее нанесенным оптимальным маршрутом.

Нога сама подтормаживала перед поворотами, а руки вертели руль — с Мархлевского на Костянский, по Ананьевскому на 1-й Коптельский, вдруг резко вправо на Безбожный, потом на Переяславку, на Пантелеевскую — вдоль железнодорожного полотна, с нее вправо на переезд, мимо Пятницкого кладбища (здесь можно резко прибавить газу) — и снова направо, в одну из Сокольнических просек.

Тишина, темнота, безлюдье, снова ощущение свободы и почти что счастья. Проскочили, прорвались! Сотни заснеженных гектаров леса вокруг. Погони нет. А если бы и появилась — звук мотора и свет фар можно будет засечь очень заблаговременно. На все времени хватит — и отъехать бесшумно в следующий лесной квартал, и «языка» ликвидировать, и даже пешком уйти, бесследно растворившись в левитановских аллеях.

До утра недалеко. Если ничего не случится — в половине шестого откроется метро, доедем до Киевского, повидаемся с Овчаровым, а там можно и домой, на утонувший в снегах кордон.