Василий Звягинцев - Бои местного значения

Но, во-первых, Лихареву нравились такие дела, он все еще не совсем привык к своему всемогуществу в нынешней жизни и продолжал набирать полезный для службы опыт, а, во-вторых, проблем со временем у него не было.

Несмотря на любую степень занятости, он всегда мог выкроить десять-пятнадцать минут, удалиться к себе в Столешников и там проспать сутки подряд, если нуждался в отдыхе, или сделать любую срочную работу, а потом выйти на улицу чуть ли не в ту же самую секунду, что вошел в квартиру.

— Вы на месте, товарищ? — услышал Лихарев голос Буданцева по телефону в своем кремлевском кабинете, где ему время от времени приходилось бывать, чтобы внешне соответствовать занимаемой должности.

И понял, что сейчас сыщик начнет докладывать, как и было условлено, о первых результатах осмотра места происшествия и о возникших по этому поводу соображениях. Словно бы забыв, что любые московские телефоны великолепно прослушиваются. Пришлось его перебить импровизацией, которая должна походить на нормальный разговор милицейского опера с таким же, как он, розыскником или даже осведомителем из уголовного мира:

— Простите, товарищ старший. У меня здесь посторонние люди. Если можно, отсчитайте минус пятнадцать и прибавьте полчаса. Тогда я освобожусь и смогу сообщить мнение источника по делу актрисы. На «малинах» ходят разговоры. Нет, давайте лучше встретимся по пути к известному вам месту. Конкретно — я буду ждать вас напротив ближайшего от вас вокзала. Строго напротив. Увидите машину и рядом — меня. Хорошо?

Расчет Лихарева был на то, что слушающий телефон наркомовской квартиры сотрудник сначала потратит время на то, чтобы понять смысл разговора, потом постарается определить номер собеседника Буданцева (что технически невозможно, кремлевские телефоны от этого надежно защищены), еще чуть позже начнет докладывать по команде, сам не понимая, о ком и о чем идет речь, и в итоге Шадрин (если окажется на месте и прослушка установлена именно им) сумеет только через полчаса, а то и более узнать, что его агент собирается встретиться с кем-то напротив Курского вокзала.

Неприятно и это, но не смертельно. В лучшем же случае эта информация может вообще никуда не дойти, что вероятнее.

Конечно, дурацкое положение, когда в столице родного государства ближайший помощник диктатора этой страны должен опасаться даже простейшего телефонного звонка.

Впрочем, отчего бы и нет? Они сами такую державу и построили, и не следует сетовать, если правила игры иногда мешают тебе самому. Просто нужно иметь в запасе очередной способ нейтрализовать это неудобство.

Буданцев подошел четко, минута в минуту. Успело стемнеть, с неба снова сыпался крупными хлопьями снег. Подлетая к земле, эти хлопья закручивались гуляющим по привокзальной площади ветром в тугие и злобные смерчи, которые потом уносились вверх и вниз по улице.

Его новый знакомый стоял рядом с машиной, прятал лицо за поднятым воротником реглана.

— Прошу, Иван Афанасьевич. — Лихарев предупредительно открыл дверцу низкого зеленого «Гудзон-купе-кабриолета» с черным кожаным верхом, обошел длинный капот, сел на водительское место. Резко тронул с места, невзирая на густо покрывший асфальт рыхлый снег. Вывел машину на осевую линию. — Теперь рассказывайте. Шадрин вас не тревожил?

— Удивительно, но пока — нет.

— Ничего удивительного. Работы у него и без вашего дела много, а вдобавок он человек с выдержкой. Если спросит, кому звонили с объекта, — что ответите?

— А может спросить? — напрягся Буданцев.

— Не обязательно, но может.

— Тогда буду раскручивать вашу легенду — связь с осведомителем по театральному делу. Официально меня от него не освободили.

— Ну, значит, этот момент решили. Главное — если придется — держаться свободно и непринужденно. Теперь — что по нашему вопросу?

Буданцев хотел было ответить, что уж учить его, как с кем в какой ситуации держаться, отнюдь бы не стоило, но промолчал. Лучше дать человеку ощутить себя умнее и значительнее, чем собеседник.

— По нашему вопросу — произвел тщательнейший осмотр квартиры. Буквально по миллиметру все облазил.

— И?..

— Склоняюсь к мнению, которое сложилось еще вчера. Либо товарищ нарком не человек, а какая-то африканская обезьяна, способная, не оставляя следов, открутить голову десятку вооруженных охотников, где-то я подобное читал в молодости, либо все случившееся — тщательная, хорошо спланированная операция. Если позволите пофантазировать.

— Ради Бога, для этого я с вами и встретился. Надеюсь, вы уже поняли, что я человек, с которым следует говорить откровенно, не задумываясь о том, соответствует ли это идеологии и примитивно понимаемому здравому смыслу.

Буданцев, удобно устроившись в непривычно глубоком и мягком кресле автомобиля, неторопливо раскуривал предложенную Лихаревым папиросу.

То, о чем говорил «военинженер», он понял с самого начала. И еще утром удивился, что остались, оказывается, еще люди, с которыми на самом деле можно говорить легко и свободно, не заботясь, доступны ли твои слова и мысли их пониманию.

Именно исходя из этого он задал как бы не относящийся к делу вопрос:

— Скажите, отчего вы все так нерасчетливы? Даже в отношении машин? Шадрин меня на «Паккарде» возил, у вас нечто еще более необычное. Я же, не в самой последней организации работая, для выезда на важную операцию разве что «эмку» получаю, да и то не без хлопот. Прочий народ и о том, как выглядит трамвай, в который можно без давки войти, сесть на свободную скамейку, прочно забыл. Хорошо ли это в стране победившего социализма? Если даже у меня такой вопрос невольно возник.

— А что, нравится машина?

— Само собой. Как произведение искусства.

— Так тогда вам должна быть ясна диалектика вопроса. Поскольку всего хорошего, что производит загнивающий буржуазный мир, на всех граждан Страны Советов, безусловно, хватить не может, народу приходится потреблять это лишь через своих представителей. (Каковыми являемся мы — авангард передового отряда рабочего класса.) И надеяться на то, что в обозримой перспективе означенные блага станут доступны всем. Я понятно выразился?

Буданцев задумался лишь на секунду.

— Вы меня провоцируете или…

— Безусловно — «или». Мне просто показалось, что раз уж мы с вами занимаемся одним делом, то вам следует знать, как неофиту монашеского, скажем так, ордена, что благовонное масло из икон источается отнюдь не Господней волей, а с помощью насосика, управляемого одним из послушников, на то специально приставленных. Что отнюдь не отменяет самой идеи существования Бога и исходящих от него чудес.

Я понятно выражаюсь? Впрочем, мне кажется, в вашем возрасте, звании и специальности вы не имеете права соперничать в наивности с воспитанницей бывшего Смольного института. Так?