Василий Звягинцев - Бои местного значения

— Ну хорошо. Я утром, глядишь, подбегу. Надо же познакомиться с товарищами из центра.

Сам же он, уже выходя из кабинета, вдруг передумал. Чего это утра ждать, мыслями всякими терзаться? Сейчас и забежать в «Дружбу», переговорить наскоро, по стаканчику с коллегами выпить, узнать, может, свежие новости от столичных коллег.

Прихватил из тумбочки припасенные на всякий случай две бутылки, рассовал по карманам.

Не торопясь, похрустывая сапогами по не успевшему еще утрамбоваться снегу на тротуаре, с удовольствием вдыхая морозный воздух, сержант поднялся по крутой улице к гостинице и вдруг увидел, как приоткрылась боковая дверь и из нее выскользнула темная фигура. Перебежала через дорогу и замерла у стены трехэтажного «инженерского» дома.

Сержант тоже свернул в тень и, бесшумно ступая, приблизился. Шагов с пяти окликнул неизвестного:

— Эй, ты чего тут? Стоять! Кто такой? Документы!

Весь день напряженные нервы Власьева наконец не выдержали. Он шарахнулся в сторону, увидел, что человек в шинели расстегивает кобуру, и тоже выхватил свой «наган».

— Ты что? А ну брось! — вскрикнул сержант, и в этот момент Власьев выстрелил навскидку. Если и задел уполномоченного, то легко, потому что тот сразу же ответил беглым огнем. Пули завизжали рикошетами от кирпичной стены.

Но второй выстрел Власьева был точен. Пуля ударила в лоб, и сержант, раскинув руки, рухнул навзничь, ломая окружающие палисадник перед домом хилые кустики.

И надо же было так случиться, что из расположенного на полквартала ниже райотдела милиции как раз сейчас выходил на улицу дежурный наряд постовых.

Когда Шестаков выбежал из ворот, бой разгорелся нешуточный. Власьев, не сообразив в растерянности, что лучше всего выбросить револьвер и юркнуть куда-нибудь в темный закоулок, бросился бежать через пустырь в сторону массивного двухэтажного здания больницы, на ходу оборачиваясь и стреляя из-под руки навскидку.

Милиционеры, ребята явно неробкого десятка, к тому же куда лучше знающие местность, рванули следом, прикрываясь стволами деревьев и тоже постреливая.

Одновременно они успевали оглушительно свистеть в свои костяные свистки, им отвечали постовые с окрестных улиц, на эти тревожные сигналы стали сбегаться верные помощники власти — дворники и сторожа.

Шестаков, очутившись на улице, мгновенно оценил ситуацию — ему хватило для этого той секунды, когда спрыгнувший с крыльца мужик, неизвестно за кого принявший наркома, замахал руками, показывая направление:

— Туда, туда он побежал, я видел!!!

Похоже, шанс выручить Власьева есть только один.

Поднять здесь, на улице, отвлекающую стрельбу, потом этим вот двором, наперерез милиционерам, застрелить ли их, или просто вырубить врукопашную, и — бегом, мимо больницы, в рощицу, оттуда вниз по косогору, где у речки начинается настоящий лес.

Пересидеть до утра, а потом…

Почти все у него получилось.

Набрав невероятную скорость, он сумел догнать приотставшего милиционера, не останавливаясь, взмахом руки сбил его с ног, чуть было не достал и второго.

Но уж пришла беда — отворяй ворота! Шестаков зацепился ногой за какую-то не замеченную в темноте железку, упал и чуть не закричал от острой боли в ноге.

Почти сразу же набежали со всех сторон еще какие-то люди. Откуда ночью — и столько? — недоуменно-отстраненно подумал он. А тут были, кроме милиционеров, и дежурные фельдшера, и кочегары из больничной котельной, привлеченные шумом (Власьев, не зная местности, забежал как раз в тупик между корпусом стационара, котельной и забором станции «Скорой помощи»).

Навалились, хекая и матерясь, заломили за спину руки, отняли «наган», поволокли через двор по хрустящему шлаку.

Он постанывал от боли в ноге, пытался выпрямиться и напрягал плечи, старался что-то объяснить, еще не веря, что все кончено и впереди допрос, камера, а уже, может быть, завтра — Москва и подвалы Лубянки.

«Как же глупо все, Господи, как глупо», — билась в голове мысль.

Следом, как он понял, волокли и Власьева.

Вдруг, уже на ступеньках райотдела, пришло озарение. Как тогда, в Кронштадтской ЧК.

И вместе с ним — вернулось спокойствие и даже кураж. Только вот нога болела все сильнее и, кажется, от колена вниз трикотажные кальсоны набухали мокрым и горячим.

Следователь не врал Буданцеву, не «брал его на пушку», когда называл Шадрина «разоблаченным врагом народа».

Вернувшись от Сталина и пережив короткий, но бурный взрыв бешенства, смешанного с паникой, Ежов в три глотка выхлестал свой непременный стакан водки и несколько пришел в себя.

Интересной все же личностью был Николай Иванович. По-своему — феноменальной.

Совершенно необразованный, почти что малограмотный, он в течение десяти послереволюционных лет делал медленную, незначительную по тогдашним меркам карьеру. И вдруг начался стремительный, ничем разумным не объяснимый взлет. За каких-то три года из завотделом провинциального обкома партии он превратился в секретаря ЦК ВКП(б), а потом так же внезапно занял вдобавок место дотоле всесильного Ягоды.

Наркомвнудел Генрих Ягода, конечно, тоже был далеко не сахар, но все же проработал в ВЧК — ГПУ — НКВД почти полных два десятка лет и в своем деле кое-что понимал. А Ежов…

Щуплый карлик с незначительным лицом, привинтив к петлицам маршальские звезды Генерального комиссара, развернулся на славу. Что бы там ни говорили, а всего лишь за год практически уничтожить годами складывавшуюся систему госбезопасности и создать на развалинах абсолютно новую, не менее эффективную тайную полицию, пусть и иначе ориентированную, — это надо уметь!

Причем статистические данные показывают, что образовательный уровень вновь принятых сотрудников центрального аппарата вырос почти вдвое в сравнении с 1936 годом. И поставленные перед ним задачи, какими бы они ни были, возрожденный НКВД решал более чем успешно. Примитивному дураку и алкоголику (каким Ежов тоже был) сие вряд ли под силу.

Успокоившись, нарком вызвал своего первого заместителя, комкора Фриновского. Ввел его в курс дела.

— Понимаешь, Михаил, что с нами будет, если мы не отыщем этого долбаного Шестакова?

Фриновский понимал. Возможно, даже лучше, чем сам Ежов. Не впадая в панику — всю жизнь проходил по лезвию, рискуя головой едва ли не ежедневно, — задал единственный вопрос:

— А как? Соображения есть?

— Откуда им взяться? Для того и позвал. Два часа тебе времени. Пройдись по всей цепочке. Кто первый узнал, почему лично мне сразу не доложили, что сейчас делается и по чьему распоряжению? Тут ведь целое гнездо недобитков просматривается. Нас с тобой топят. И вот еще узнать бы, что за военюрист у Хозяина сидел. Наверняка он на меня настучал, паскуда! Из чьего ведомства — Ульриха, Вышинского? Все узнай и мне доложи. А я пока немного отдохну.