Валерий Елманов - Поднимите мне веки

– И не просто остаться, но быть подле и златом осыпать, – строгим тоном продолжил Дмитрий.

– То подобает токмо окольничим, – поправил его Басманов и виновато посмотрел на меня – мол, ничего личного, только о царской чести радею, так что не серчай, будущий зятек.

– Окольничим?.. – протянул Дмитрий. – Что ж, яко слугу свово верного… – Он откашлялся и, пытаясь перекричать толпу, продолжающую по-прежнему неистово бушевать, заорал: – Ныне жалую князя Мак-Альпина саном окольничего!

Народ сразу же довольно взревел, на сей раз славя своего государя.

Дмитрий, довольный полученным эффектом, очертя голову пошел еще дальше. Повернувшись к дьякам, он повелительно приказал:

– Да в том же указе повелеваю ввести его в свой сенат. – И, с вызовом поглядев на своих бояр, которые вытаращили на него глаза, задорно заметил: – Сам зрю, что честь велика, но коль ныне князь за всю Русь стоял, хошь и весь в ранах был, мыслю, заслужил ее сполна.

Правда, стоило ему оказаться в своих палатах, как промолчавшие близ ристалища бояре разом навалились на него. Государь вначале огрызался, но те наседали.

Особенно усердствовали братья Голицыны – Иван и недавно вставший с постели Василий, а также еще один Иван – Воротынский, с пеной у рта втолковывавшие Дмитрию, что им невместно со мной сидеть, даже если я и буду находиться на самом краю, ибо…

Ну дальше все как обычно, с тем лишь отличием, что речь шла даже не о потерьке отечества, а о порухе, ибо они пришли со своих уделов, а тут царь хочет урядиться с князем, совсем ничем не владевшим, да еще никого не спросясь.

– Я государь, а потому по примеру своего отца и деда… – начал было Дмитрий, но Василий Голицын – и впрямь краснобай – тут же нашелся, бесцеремонно оборвав государя и радостно заявив:

– Коль по примеру, так тут и вовсе. Помнится, сказывал мне мой батюшка Василий Юрьич, что когда наш пращур Юрий Патрикеевич приехал на Русь, хошь и был он внуком самого Гедемина, но посадили его выше многих прежних московских бояр токмо потому, что великий князь упросил ему место у них. Да и то причина изрядная – свою сестру замуж за него выдавал.

– А не много ли чести будет, ежели я о том вас просить стану? – зло осведомился Дмитрий. – К тому ж мой прапрадед был таким же князем, как и все прочие, разве что именовался великим, а я…

– Мыслю, коль оное было не в зазор сыну великого святого воителя Дмитрия Иоанновича Донского князю Василию, и тебе в зазор не станет, – нашелся Голицын, – а я, в ком помимо великого Гедемина тоже кровь святого Дмитрия Иоанновича течет, с ентим… – И негодующий жест в мою сторону.

Ах так?! Ну, пес поганый, погоди у меня!

И я, воспользовавшись наступившей короткой паузой, поскольку Голицын от злости не сразу сумел подыскать достойное продолжение, торопливо встрял в разговор, тем более что моя точка зрения в кои веки совпадала с боярской.

Хитрость Дмитрия – зачем он на самом деле включил меня в Думу, – была изначально шита белыми нитками. Дураку понятно, что лишь для того, дабы оставить в Москве, а это никак не входило в мои планы.

Только Кострома!

– Коль ты ныне осыпал меня своими милостями, государь, – негромко произнес я, – то яви и еще одну. Не вели мне быть в твоем сенате, ибо я не то что вблизи убийцы детей, а и в одной палате с ним сидеть не желаю, пускай и вдали.

Дмитрий прикусил губу – хитроумный план оставить меня в Москве рассыпался на глазах, но делать нечего. Опять-таки я предлагал весьма приемлемый вариант достойно выйти из затруднительной ситуации, и государь твердо сказал:

– Ныне, князь, ни в чем тебе отказу нет, потому просьбишку твою я выполню и вписывать в сенат не велю.

– Ты что же, государь, – как ни странно, но Голицын разъярился пуще прежнего, – его просьбишке потакаешь, а нашим боярским…

– Так ведь совпали они, – резонно возразил Дмитрий. – Тебе, Василий Васильевич, не все едино? Оно ж хошь топором по горшку, хошь горшком об топор, одинаково станется. – И насмешливо улыбнулся, словно говоря, что как вы все ни кричите, а вышло по моему царскому слову.

Даже я хотя и находился метрах в пяти от Голицына, но отчетливо услышал, как боярин зло скрипнул зубами. Вот это злоба! Так еще пару раз его довести, и этому козлу вообще жевать будет нечем.

Но внешне боярин ничем не выдал своего бешенства, сдержался. Лишь многозначительно заметил:

– Ан и впрямь ты истину поведал, государь. Что топором по горшку, что горшком по топору. – И с явной угрозой в голосе продолжил: – Все едино, худо будет горшку. Одни черепья от него останутся. – И, небрежно поклонившись, вышел, а следом за ним потянулись и прочие.

– Слыхал?! – возмущенно завопил Дмитрий, суматошно меряя палату из конца в конец и мельтеша передо мной туда-сюда.

К тому времени мы остались одни – вслед за боярами он тут же удалил и прочих, оставив лишь своего надворного подскарбия Власьева, так что уже не стеснялся в изъявлении своих чувств.

– Вона как отдуваться приходится! А все из-за тебя! – И уставился на меня.

Ха! Можно подумать, что это я тебя просил включить меня в свой задрипанный сенат. Сам во всем виноват – вначале надо думать, а уж потом лепить…

А впрочем, ладно. Хочется тебе отыскать крайнего – пусть так. От меня не убудет. Потому я лишь машинально кивал головой, желая только одного – быстрее попасть на свое подворье и срочно сменить окровавленные повязки.

«Хотя зачем дожидаться? – промелькнуло в голове. – Мазь моей ключницы я почти извел, и осталось там сегодня на раз ребятам, да и то впритык, может не хватить, так что коли я тут…»

Дмитрий, услышав мою просьбу, немедленно развил бурную активность, пригнав ко мне сразу трех своих лекарей, имеющихся под рукой – они перед обеденной трапезой всегда дежурили в его покоях, но сам не уходил, терпеливо дожидаясь, пока они закончат, и продолжая задумчиво вышагивать подле.

Чувствовалось, что ему очень хочется спросить меня о чем-то, но он почему-то не решается. Однако когда мрачный старый Христофор Рейблингер неспешно приступил к перевязке моей левой руки, терпение государя иссякло, и он все-таки решился:

– Тамо, под конец самый… он… тебя научил?.. – спросил Дмитрий, запинаясь чуть ли не на каждом слове, и с любопытством уставился на меня.

– Кто? – сделал я изумленное лицо.

– Ну-у-у, – протянул он, не зная, как лучше намекнуть, но и не решаясь сказать в открытую. – Нешто сам не ведаешь, о ком я вопрошаю?

– Не ведаю, – равнодушно пожал плечами я. – Так как-то само собой вышло.

– И ты что ж, и ранее таковское умел? – уточнил он.

– Да нет, – все так же простодушно ответил я. – Впервые в жизни. А где научился – не спрашивай, государь, ибо и сам ответа не ведаю. Веришь нет ли, будто кто-то изнутри подсказал. – И сразу сменил тему: – Ты лучше расскажи мне, что надлежит делать, а то я как-то теряюсь. Где блюдо взять, когда посыпать тебя, где до этого быть, и вообще.