Валерий Елманов - Третьего не дано?

Дмитрий замялся, но потом вновь отыскал аргумент:

— Но он мой учитель. Как же я его отпущу?

— У тебя поначалу будет столько дел, что заниматься танцами станет некогда. Да и недолго это — свадебку сыграть.

Царевич немного помолчал, затем, делано усмехнувшись, небрежно махнул рукой и заметил:

— Ну и ладно. К тому ж о таковском в дарственных листах все одно писать ни к чему, так что… — И, явно норовя сменить щекотливую тему, торопливо предложил: — Давай-ка начерно все изложим, коли во всем прочем к согласию пришли. — А на лице его уже светилась прежняя простодушная улыбка.

Вот только мне уже плохо верилось в это простодушие. Но я промолчал, согласно кивнув в ответ:

— Давай.

Черновик писали еще пару дней, то и дело нещадно вымарывая текст, который все время, по мнению Дмитрия, звучал не так, как должно. А иногда обильная напыщенность фраз настолько коробила мой слух, что и я просил его изменить ту или иную формулировку.

Однако управились и с ним. Оставались мелочи — перебелить.

Тут уложились за полдня.

Свой выезд я назначил на тридцать первое. Хотел было раньше, к чему столько ждать, но Дмитрий резонно заметил, что на Страстную неделю Великого поста исчезнуть из города, не вызывая подозрений, для меня будет весьма затруднительно.

Зато тридцать первого, на Пасху, ближе к вечеру, все будут настолько пьяными и веселыми, что и не подумают искать меня. Да и потом тоже — пока раскачаются, пока снарядят погоню, я буду далеко.

Звучало логично и убедительно, так что я согласился, о чем потом не раз жалел.

Эх, кабы мне на самом деле была дана возможность предвидеть последующие события, или, по крайней мере, если бы я повнимательнее читал классиков отечественной истории…

Честно говоря, поначалу я даже не понял, на кой черт заявилась в мою комнату эта богомольная парочка в грязных рясах, на самых видных местах которых тут и там лоснились неприятного вида жирные пятна.

Бесцеремонно ввалившись ко мне, один, даже не поздоровавшись, деловито прошел к маленькому иконостасу, которыми одарил нас с Квентином по случаю перехода в православие Дмитрий, истово перекрестился, поклонился сурово насупленному Николаю-угоднику и только после всего этого повернулся ко мне:

— Здрав буди, божий ратник. Ты, стало быть, учитель царевича Феодора Борисовича?

— Если точнее, то я был им, — вежливо ответил я, недоумевая, кого ко мне черт принес.

Было что-то знакомое в чертах лица вопрошавшего, но припомнить не получалось — мешала густая борода.

— Ишь ты! — восхитился он. — А мне о том и не сказывал ни разу, егда мы с тобой по Угличу блукали да в Домнино народец опрошали.

Я пригляделся повнимательнее. Ну точно! Вот почему мне сразу показалась знакомой эта заросшая бородищей рожа.

— Никак отец Кирилл собственной персоной, — удивленно присвистнул я.

— Точно. — И красные губищи самодовольно расползлись от уха до уха. — Не забыл меня, — похвастался он своему спутнику. — А ты все гундел, что он и слухать нас не возжелает.

— Дык не православный он, — проблеял второй, — потому тако и мыслилось.

Я не стал их поправлять относительно моей веры, даже косвенно подтвердил, заметив, что если они собрались меня причастить или отпустить грехи, то ошиблись дверью. А вот накормить и напоить с дороги — это я запросто.

— Не ошиблись, княже, — облегченно вздохнул отец Кирилл. — Ты-то нам и нужон. — И ткнул пальцем своему спутнику на входную дверь.

Тот послушно метнулся к ней, принявшись выглядывать сквозь щелку в пустой коридор.

— Его звать, — кивнул монах в сторону застывшего у двери, — отцом Мефодием.

Во как! Такое сочетание нарочно не придумаешь.

— И что же вам от меня угодно, отцы-просветители [88] По преданию, именно монахи Кирилл и Мефодий являются первыми славянскими просветителями, создавшими славянскую азбуку. ? — Не удержался я от иронии.

Вообще-то, судя по внешнему виду, они больше заслуживали имен Тарапунька и Штепсель, поскольку про дородность отца Кирилла, который макушкой еле-еле доходил мне до подбородка, я упоминал, а отец Мефодий был намного худее, но зато чуть ли не с меня ростом.

Однако то ли они не поняли смысла моей шутки, то ли не слыхали о своих великих коллегах, но внимания на подколку не обратили, иначе отец Кирилл не поправил бы меня:

— Мы — не просветители. Мы — посланцы. Шлет тебе свое слово царь и великий князь всея Руси Борис Феодорович, кой повелел нам передать его тебе. А сказывал он вот што. За верную службу он тебя, княже, благодарить изволит и возвращение твое ожидает с превеликим нетерпением, ибо опустела без тебя Думная келья…

Оп-па! А ведь получается, что они и впрямь от Годунова — про Думную келью, кроме меня, царя и того странного подростка-альбиноса, вряд ли кто знал.

Нет, я допускаю, что несколько стражников, стрельцов и еще пара-тройка из числа обслуги не раз видела, как Борис Федорович туда заходит, но само название им точно неизвестно.

— А вот и знак условный, кой твой гонец должон был тебе вручить. — Отец Кирилл протянул мне крохотную серебряную монету.

Я кивнул, принимая ее, и чуть было не сунул в карман, но потом, машинально взглянув, еле удержался от удивленного восклицания. Что за черт?! В руках у меня была не новгородка, а… московка.

Ошибка исключалась.

Я же не слепой, так что пешего ратника с саблей в руке уж как-нибудь отличу от всадника с копьем.

«Это что же получается? — Я задумчиво почесал затылок, не в силах ничего понять. — Ерунда получается».

Гонцы от царя — это однозначно. Но в то же время Васюк предупреждает, чтобы я им не верил.

И как тут быть, если казнить нельзя помиловать?

Где мне поставить запятую?!

— …и дозволяет тебе, пресветлый князь, сослужить ему остатнюю службу, — донесся до моих ушей голос Кирилла, — ибо тако, яко он в тебя верует, боле ни к кому иному веры у него нетути…

Ну спасибо, конечно. Польщен, что и говорить. Впрочем, царь и раньше мне это говорил, но в связи с побегом кое-что могло измениться, чего я, признаться, несколько опасался.

Выходит, Годунов получил мое письмецо. Молодчина, Васюк, не подвел. Вот только почему монахи, и где деньги? Или они вовсе не за этим?

И еще московка вместо новгородки.

Погоди-ка, погоди-ка, о чем это они? Я, случаем, не ослышался?!

— …но помни: яд сей имеет великую силу, и царь Христом-богом тебя заклинает, дабы ты пользовался им с превеликой опаской…

Стоп! А вот это из другой оперы, ребята.

При чем тут яд?

Может, я невнимательно слушал, но в моем письме речь шла исключительно о деньгах и моих ратниках. И кроме этой золотой гирьки, которая должна перевесить годуновскую чашу резко вниз, мне ничего не нужно.