Александр Маркьянов - Период распада часть 4 (СИ)

— У вас будет пара часов? — с запозданием поинтересовался Дейв, заводя мотор

— Молодой человек, у меня будет вся моя жизнь, которая мне еще отмерена… — с чисто еврейским юмором ответил торговец.

Отстрелялись довольно быстро. Это было небольшое частное стрельбище, с которым был договор, которое держало запас патронов нужных калибров и на котором были дорожки до мили, — для стрельбы на большие дистанции приходилось ездить в Аризону. Но — ездили и стреляли, и только поэтому американское снайперское оружие было лучшим в мире. В Европе просто негде выпытать снайперскую винтовку с дальностью прицельного выстрела свыше одного километра, там нет таких стрельбищ. А русские и вовсе пользуются варварским способом для определения поведения пули на дальних дистанциях — просто отсыпают из патрона часть пороха [103] Теперь поняли, почему мы отстаем в деле производства высокоточного оружия? Я сам как увидел такие "испытательные стрельбы" — был в шоке. . При их-то бескрайних просторах — странно. Но — тем лучше для них.

Винтовки отстрелялись, как и ожидалось безукоризненно, для новой снайперской винтовки сверхдальнего действия миля была не расстоянием — на такой дистанции она положила пять из пяти в головную мишень, причем группа попаданий за исключением одного умещалась под спичечным коробком. Такие винтовки — "десятый калибр", как их окрестили, большей частью применялись на Востоке, в условиях войны гор и перевалов. Почти никогда хаджи, попавшие под обстрел, так и не могли определить местоположение снайперской пары, "работающей" по ним и предпринять какие-то ответные меры.

REC-7, снаряженную двадцатью шестью патронами калибра 6,8 Дейв протянул своему лучшему клиенту

— Попробуете, мистер Вайсман

— Вы подвергаете риску мои старые кости — запротестовал старик, но винтовку взял

Дядя Изя не любил оружие — хотя закупал его оптом и продавал в розницу и… тоже оптом, но уже другим людям. Там, где он родился — у евреев не было оружия, оружие было у тех, кто их убивал. Это были люди в форме, и власть этого государства… не то чтобы разрешала убивать евреев, но и не препятствовала этому. Когда-то давно в этих землях строили башню до неба… и Бог наказал ее строителей, смешав их и дав им разные языки. Но это было давно… а сейчас видимо Богу было не до того, чтобы кого-то наказывать за совершенное зло. Или что-то произошло в этом мире… что убийство евреев перестало быть злом. Просто иногда они приходили по пыльной, ухабистой дороге… они не всегда убивали. Но развлекались — от души.

Изидор Вайсман не хотел это вспоминать. И не хотел, чтобы где-то еще с евреями так обращались. Он взял автомат.

Автомат был тяжелым — но в то же время хорошо лежащим в руке. Тяжесть приходилась в основном на ствол, потому как к стволу был прикреплен еще и гранатометный модуль. Вместо механического прицела был коллиматор, типа "красная точка". Старый Вайсман встал несколько неуклюже, вспоминая, как он стоял так же, только было ему тогда одиннадцать лет, в руках был старенький пистолет-пулемет СТЭН, еще времен большой войны и это была не игра. Нет, сэр — это была совсем не игра.

— Готовы, сэр?

— Готов!

Дейв несколько удивился тону клиента — он считал его простым торговцем, только торгующим этим смертоносным железом, но не пускающим его в ход. Но, тем не менее — нажал на кнопку, давая мишень.

Поясная мишень выскочила, казалось из-под земли — и упала с металлическим звоном, сраженная точным выстрелом, точно такую же судьба постигла и вторую. Три быстрых выстрела — и завалилась группа. Еще два — и повалилась мишень, выглянувшая из-за препятствия. На поле не было спасения — одна за другой мишени падали от безукоризненно точных и быстрых выстрелов.

Мишени закончились.

— Сэр, не хотел бы я быть вашим врагом… — протянул немало удивленный Дейв

Пыльная, ухабистая, идущая из-за холма дорога. Родник — и оливковые деревья, как и в библейские времена, дающие пропитание изгнанным из рая. Старый русский джип с пробитыми пулями стеклами, съехавший с дороги и уткнувшийся носом в канаву. Белое, без единой кровинки лицо Михаэля, бездонные глаза, уставившиеся прямо в небо. Лежащий в пыли посреди дороги офицер Арабского легиона, отлетевший в сторону автомат, из которого он успел сделать только один выстрел — но точный. Очень точный…

— Бывает… Мне просто повезло…

Деловые переговоры проходили в придорожной закусочной, куда они завернули после стрельбища — взяли курятину и диетическую колу. Дядя Изя не любил офисов и вообще мест, специально предназначенных для переговоров — один Иешуа знает, кто там будет их писать, де и что там понатыкано. Гораздо лучше свернуть в первый попавшийся придорожный ресторанчик быстрого питания и там, под… ну, хотя бы жареную курятину по рецепту полковника Сандерса спокойно порешать все свои вопросы.

— Я слышал, что на Востоке неспокойно… — начал Дейв, обгладывая крылышко.

— На Востоке всегда неспокойно, молодой человек — поучительно ответил дядя Изя — поэтому и у вас и у меня есть работа. Думаю, вы рады, что не потеряли свою в кризис?

— Это точно… — с мрачным видом сказал менеджер — мало таких городов, где было бы столько радостных людей, как в нашем.

Дядя Изя покачал головой, ничего не говоря. Он был старым евреем, его все считали очень мудрым человеком, хотя его мудрость представляла из себя не более чем здравый смысл. Простой здравый смысл, которого так не хватает сейчас обезумевшему миру. Сын дяди Изи нашел себе супругу среди русских эмигранток, и он неожиданно для себя подружился с тестем, полюбил неторопливые разговоры под русскую водочку — правда, дядя Изя выпивал небольшой стаканчик, а тесть выпивал все остальное, что было в бутылке. Тесть много рассказывал о том, что творилось в СССР в его последние годы. Нельзя сказать, что дядя Изя питал какие-то теплые чувства к СССР, скорее наоборот — но истории эти его заинтересовали. Тесть был тоже умным человеком — в русских, в том числе и в русских евреях парадоксальным образом сочетались ум и лень, зачастую и алкоголизм, вообще русские могли завоевать весь мир, но почему-то этого не делали — и он много чего такого рассказал, отчего дядя Изя задумался. В Советском союзе — сказал тесть — в какой то момент стало выгодно не работать. Нет, не тунеядствовать — это слово, тунеядство , Изидор Вайсман тоже подцепил у своего тестя, это значило "злостно не работать" — а работать там, где ты не производишь никакого общественно полезного продукта. А если производишь — то по минимуму. Тесть был ученым, он много рассказывал про свой НИИ, научно-исследовательский институт. Огромная девятиэтажная коробка с пропускной системой — господи, зачем пропускная система, как же пройти клиентам? А никак! В этом НИИ работало больше двух тысяч человек, хотя хватило бы, по-хорошему — двухсот. Платили там не так много — но платили — и самое главное, находилось огромное количество людей, которых это устраивало, получать более чем скромную зарплату, на работе вязать, читать книги, заниматься интригами и грызней, подсиживать начальство, курить. В Советском союзе был дефицит — еще одно слово, непонятное нормальному еврею, если он видит что покупателей больше чем товара, он просто поднимет цену — и финские полусапожки могли на полдня вывести из рабочего ритма весь женский состав какого-либо отдела. Ведь эти сапожки надо всем померить, спросить цену, обсудить, кому-то и заказать такие же, потом обсудить счастливицу, которая может позволить себе такие полусапожки и облить ее за глаза грязью. На работе крутили служебные романы, сбегали с работы на временно свободные квартиры, остальные это знали, обсуждали, поливали грязью, завидовали. Для Изидора Вайсмана, человека не пробивавшегося, а прогрызавшегося наверх зубами описываемые сцены из жизни простого советского НИИ были неслыханной дикостью, он просто не мог понять, как можно годами ходить в одну и ту же коробку, видеть одни и те же лица, получать нищенскую зарплату и ничегошеньки не делать. В конечном итоге этих людей — особо ничего не делающих — стало так много, что государство просто не смогло дальше существовать, оно не смогло их дальше содержать, просто не было денег. С ужасом, Изодор Вайсман всматривался в современный мир и убеждался, что эта зараза вырвалась и пошла дальше, возможно более опасная, чем коммунизм.