Александр Маркьянов - Период распада часть 4 (СИ)

— Будешь? — офицер простецки протянул ополовиненную канистру ему

Гагик не отказался, принял канистру, судя по весу уже ополовиненную (это десять литров на четверых, ни хрена себе!), хлебнул раз, потом еще раз — он замерз, и ему надо было согреться. Но напиваться тоже нельзя — если в дороге заглохнет мотор и все будут пьяными — утром будет пять трупов. Коньяк огненным шаром провалился в желудок, заслезились глаза. Потом Гагик отцепил пустую флягу, показал взглядом на нее офицеру.

— Можно?

Офицер махнул рукой

— Лей, батоно, лей… Тут добра этого…

Не договорив фразу, он вдруг захрапел.

— Вот ведь грузин, в ж… резин… — сказал еще один офицер, сидевший у двери, тот выглядел потрезвее, придерживал автомат — он как дырчик [111] дизель-генератор , на спирту работает.

— Не, грузин — в ж… дыра — со смешком послышалось с переднего сидения — что спереди вливается, сзади выливается

— Вай, Армен, я все слышу — сообщил неизвестно как здесь оказавшийся грузинский офицер, не открывая глаз и что самое удивительное — продолжая храпеть.

— Слышь, слышь. Вот приедем на место, там ты и не такое услышь. Там тебе Асланян таких вставит — мигом протрезвеешь!

Гагик в этот момент закончил наполнять фляжку. Процесс этот был муторный, надо было лить тонкой струйкой, и при этом каким-то образом умудряться попадать в неширокую горловину фляги и это в движущейся машине.

— А куда едем? — спросил Гагик, которому от двух больших глотков коньяка на голодный желудок захорошело едва ли не больше, чем офицерам, которые явно ехали от стола.

— Военный тайна хочет знать! — сообщил тот же самый грузин.

— Да какой военный тайна… — сказал один из офицеров, судя по всему более трезвый, чем другие — тайна тоже. Ты откуда, парень?

— Из разведгруппы — Гагик не стал уточнять.

— Дело хорошее. Гиви вон, танкист, хотя танкист из него как… А мы артиллеристы. Мы в Ходжалы едем.

— А что там?

— Давно в больничке кантуешься? — спросил офицер

— Да уж больше месяца.

— Э… брат, так ты ничего не знаешь. Ходжалы вчера взяли, сегодня зачистка идет. Нас туда вызвали, наверное, и твои там.

— Азэров там режут, да… — сообщил Гиви, свистя носом.

Никто особо внимания не обратил — пьяный он и есть пьяный.

Перед Ходжалами офицеры остановили машину. Долго блевали на обочину — перепились до такой степени, что один из офицеров, тот самый Гиви оставил в салоне АКС-74У. Он, оказывается, сидел на нем всю дорогу! Вот уж воистину — пьяному море по колено. Гагик мог срезать автоматной очередью всех четверых — но это явно были свои. И тем не менее — ему было неприятно смотреть на этих явно тыловых "танкистов" и "артиллеристов".

Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.

В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны было шумно, весело, как всегда бывает после победы. Кто-то входил и выходил, шумели рации, подъезжали и отъезжали машины, на дверях стоял солдат в каске с азербайджанским флажком, с пулеметом ПК и еле стоящий на ногах. Документы он ни у кого не проверил…

Едва зайдя, в районе раздевалки, Гагик в калейдоскопе спешащих людей наткнулся на знакомое лицо.

— Товарищ капитан!

Капитан Мкртчян, который командовал группой, остановился, недоуменно посмотрел на худющего, косматого парня. Потом — его лицо осветила улыбка узнавания, он и сам был небрит уже который день.

— Бабаян?

— Так точно. Прибыл для дальнейшей службы.

— Тебя чо там, не кормили в госпитале? Пойдем ка…

Капитан завел Гагика в комнату, где когда то учились дети. Теперь — доска была сорвана и на ней, положенной в углу на пол лежал чей-то спальник, вся мебель частично вынесена, частично свалена в угол, на полу — нанесенный сотнями грязных ботинок толстый слой жирной, липкой грязи. На стене — со старенького портрета с ужасом смотрели на это Владимир Ильич Ленин, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Капитан втянул воздух, потом протянул руку

— Давай.

Гагик, отстегнул флягу, протянул ее командиру. Тот взял, оценил на руке вес, приложился пару раз, солидно так. Вернул остатки Гагику.

— Живой?

— Нормально…

— Значит, группа сейчас в поле, но тебя добросят. Иди — спортзал там, вон туда идти. Поставят на довольствие, ствол выдадут. Скажи — от меня, там по тылу человек работает, в одной группе в институте учились. Спать хочешь?

— Да как…

— Тогда в бэтре поспишь. Сходи в столовку, пожри — и через час у главного входа. Там бэтр будет стоять, на нем доедем. И форму, форму смени, пусть Аслан новую выдаст, не жмотится.

— Есть…

Через час — Гагик Бабаян, сытый, в новенькой форме, с новеньким АК-74 (положение со снабжением медленно но верно улучшалось) — вышел к главному входу, где матерились по-русски, и где попыхивал острым, бензиновым дымом старый, семидесятый бэтр. Все полезли на броню, Гагик протиснулся в десант, там лежали какие-то мешки. Уснул, еще когда не успели толком тронуться.

Они приехали, когда все уже было кончено — опоздали. Темнота, куски поля, выхватываемые светом мощных, электрических фонарей и голоса в темноте. Свои, родные, армянские гортанные голоса…

А еще там пахло кровью. Гагик понял это, когда только вылез из бронетранспортера.

— Строиться! — крикнул кто-то

Гагик не услышал команды. Забросив за спину автомат, он сошел с дороги и пошел в поле. Споткнулся обо что-то, включил фонарь — труп. Повел дальше лучом — еще один и еще. Трупов было столько, что их невозможно было и сосчитать.

И тогда боец армянской разведгруппы Гагик Бабаян сел прямо в снег у трупа, об который он споткнулся и сказал

— Прости, отец…

И заплакал.

И плакал до тех пор, пока к нему не подошел капитан Мкртчян. Постоял немного рядом, а потом жестко, как кнутом хлестнул — спросил.

— А ты думал — как?

Мятеж сторонников генерала Шах Наваза Таная начался примерно в один час тридцать минут по кабульскому времени. Но перед этим произошло несколько событий, о которых надо непременно сказать, чтобы лучше понимать сущность происходящего.

Второго марта 1990 года состоялась встреча президента Наджибуллы с Танаем и М.А. Ватанджаром, причем встреча эта происходила за обеденным столом во дворце Арк. Тон встречи задавал президент. То, о чем говорилось на этой встрече известно в основном по словам самого Наджибуллы, который после подавления мятежа рассказал о состоявшемся разговоре одиннадцатого марта на встрече со старейшинами провинции Пактия, а Ватанджар не только не опроверг президента, но и подтвердил, что на момент беседы Президент в подробностях знал о планах заговорщиков. По словам самого Наджибуллы, обращаясь к Танаю, он сказал: "Куда тебя приведет тот путь, на который ты встал? Во-первых, если ты выступишь, то никого в живых не останется, во-вторых, даже если ты победишь — как долго ты сможешь удерживать власть? Куда ты пойдешь? К Гульбеддину Хекматьяру/? Может быть, он и будет поддерживать тебя несколько дней, а потом уберет.". Танай, по словам президента, начал заверять его в отсутствии у него намерений поднимать мятеж, тогда Президент сказал ему: "Что тебе нужно? Мое кресло, моя должность? Давай, я соберу политбюро и пленум ЦК и скажу всем, что больше не могу оставаться на своей должности а вот этот товарищ заменит меня.". По словам президента, которые сейчас уже никак не проверить, Танай на эти слова сказал, что он ни в коем случае не намерен поднимать мятеж, и что им никогда не найти такого преданного делу революции, сильного и стойкого лидера, как Наджибулла. Тогда президент спросил: как же ты собираешься разрешать наши противоречия и для чего ты делаешь то, что ты делаешь, вносишь раскол в армию. Танай снова заверил президента в верности, и сказал: "Если я подниму мятеж, то уничтожу себя физически и буду опозорен в истории как второй Амин". В разговоре этом есть несколько моментов, которые заставляют сомневаться в искренности Наджибуллы, хотя бы упоминание Амина, несколько неуместное из уст халькиста, тем более в такой обстановке. Сомнения вызывает и сам факт того, что Танай, до этого почти не вылезавший из Минобороны и наотрез отказывавшийся встретиться с ним вдруг приезжает к нему в Арк поужинать. Но — иной информации нет, и мы вынуждены опираться на эту. Стоит сказать и о том, что кандидатура Таная, бывшего командира полка коммандос, потом командующего Центральным корпусом Афганистана, в зоне ответственности которого находился Кабул продавливалась и на пост командующего Центральным корпусом и на пост министра обороны исключительно советскими усилиями, несмотря на то что Танай был заведомым халькистом. Делалось это по двум причинам. Первая — Танай и в самом деле был человеком исключительной личной храбрости и подразделения коммандос были единственными, которые по уровню боевой подготовки и стойкости можно было сравнить со всеми советскими войсками. Вторая — ставя на Центральный корпус, от которого зависит столица, а потом и на должность министра халькиста, при том что халькистов в армии было большинство, советские расширяли свои возможности по влиянию на ситуацию в Афганистане и создавали своего рода систему сдержек и противовесов. Танай мог потребоваться, к примеру, если бы не удалось отстранить без крови Бабрака Кармаля, да и склоки во фракции Парчам всем изрядно поднадоели, ошибку с решением вопроса с Амином умные люди поняли еще в восемьдесят втором — восемьдесят третьем. Наджибулла, парчамист, ненавидел Таная, знал что его поставили именно советские, а потому не испытывал добрых чувств и к советским. Поэтому — рано или поздно он должен был попытаться убрать Таная и лиц его поддерживающих.