Владимир Коваленко - Кембрийский период

— Мне проще, — сообщил кряжистый, — я руками лечу и языком. Только вот от отравлений обычно не помогаю. Ну а эллилов прострел или одержимость — всегда пожалуйста.

Родичи собрались, чтоб не отнимать воздуха, в соседних комнатах. При Немайн осталась только мать и целители. К тому времени, когда Дионисий со свитой вошел к болящей, мэтр Амвросий уже заканчивал допрашивать сиду.

— Пульс бешеный, — констатировал врач. — Немайн взрывается изнутри, как мех с перебродившим вином. Но это ненадолго. Хотя бы потому, что сердце долго такого не выдержит.

— Не надо долго, — сида едва говорила, — надо достаточно. Это… испытания. Как новой колесницы… Органы… Как механизмы… По очереди… Сейчас сосуды. Потом другое… Я скоро забудусь опять. Надолго… Не навсегда… Надо только ухаживать. Знаете лучше… чем я.

Немайн замолчала в чуткой тишине. И епископ, понявший главное, спросил:

— Сколько у нас времени, мэтр?

— Не знаю…

— Хорошо, начнем. Возможно, успеем…

Пирр до рези в глазах всматривался в багровое от болезни пятно лица. Глаза серые. Рыжая. Волосы коротко отрезаны — да, про это сообщали… Спокойна. Молчит. Не узнает? Не подает вида? Или измучена болью? Скорее последнее.

Начали читать обычную заутреню — самый короткий вариант.

— Что вы делаете?

Луковку Пирр видел впервые. Дионисий — нет. Решил — проще и быстрее объяснить.

— Лечим твою подругу. Соборование есть таинство, исцеляющее тело и душу через молитву и прощение грехов. Не мешай — она едва в сознании, а для покаяния сознание необходимо…

Нион пошатнулась. Происходившее было странным и почему-то знакомым. Может быть, потому, что происходило обращение к силам, превосходящим человека? Превосходящим и Неметону! К той силе, которую признала богиня, рассорившись со старыми божествами. Но доверить этим людям делать с Неметоной это таинственное страшно…

— Тогда сделайте это и со мной! — выскочило само собой, как и должно. — Я — она. Не вся. Но часть. Вот. Я объяснить-то не могу!

Епископу перевели.

— Можно, — согласился Дионисий, — а ты крещена, дочь моя?

— Я — это она. Раз Неметона крещена, значит, и я.

— Нельзя так. Ты — это ты, ибо пред Господом каждый станет на месте своем… А ты человек, и душа у тебя своя.

— Раз она крещена, значит, должна и я! — Речь странно напомнила Дионисию ту, которая сейчас лежала на болезненном одре. — Такого же быть не может, не положено… Ну или крестите меня отдельно.

— Ты понимаешь, чего просишь?

Нион кивнула:

— Единения.

Дионисий тяжко вздохнул.

С постели больной снова раздались слова.

— Крестите ее.

— Она ведь не понимает, — заметил викарий, — видно же… Так нельзя.

Больная кашлянула. Перевела дух.

— Сакс, приходящий в церковь потому, что это делает король, понимает больше?… Даже если вызубрил нужные слова… Она искреннее ребенка, который не понимает совсем ничего. И мудрее меня… У нее нет земной учености, зато есть сердце, чувствующее правду…

Старому священнику, видимо, стало трудно стоять. Но от поддержки викария он отказался.

— Разве этого мало?… А наставить в вере найдется кому. И — она это я. Поверьте. Она была моей жрицей… И если души у нас разные, то грехи… общие… Грех, совершенный двоими, и тому и другому вменен. И если у меня есть надежда на спасение, прошу, не отказывайте в ней и той, что шла по моим стопам.

У сиды пошла носом кровь. Бриана приложила влажный платок и принялась укоризненно смотреть на священство. Тогда заговорил Пирр — Дионисий успел заметить, как тот отреагировал на речь больной.

— Юная язычница говорила о единении с человеком, вызывающим восхищение… О единении, а не преклонении! А чувство общности и верность не есть сотворение кумира. Она меня даже немного удивила. Сколько христианок творит себе кумиров — из мужей и любимых, а иной раз из святых людей — а чаще людей, представляющих себя святыми. Полагаю, крестить ее можно. Но если прямо сейчас, то больная не может быть восприемницей.

— Ох, — сказала Глэдис обреченно, представив реакцию мужа на обретение еще одной родственницы, хоть и не кровной, — я…

— Ее крестной матерью буду я, — отрезала Анна, — возражения есть?

Не нашлось.

— Тогда сначала соборуем Немайн, пока она в сознании, затем крестим ее жрицу, — подвел итог епископ Дионисий.

И снова зазвучали стихи покаянной утренней службы…

Крещение там, не крещение, а звали все Луковкой, никто слово не коверкал. Похожа. До слез! За эти дни Глэдис попривыкла к нескладной девчушке, что неотлучно сидит при дочери, разве иногда до ветру бегает. Привыкла — молчит, делает все, что ни скажет мать сиды. Заговариваясь, зовет ее именем Дон. Иногда говорит голосом дочери. Сильным и решительным. Но сейчас — сейчас просит от себя. Запинаясь и глядя в пол.

— Я снова не слышу Неметону… А настойка помогает…

— А тебе не надо слышать, — отрезала Глэдис. — Надо губы смочить, пить дать, на бочок перевернуть, пузырь со снегом ко лбу приложить, где жар. Или грелку, если холодной будет. А пьяную сиделку до своей дочери я не допущу. Выбирай.

— Я должна быть рядом. Я — это она.

— Не для меня.

— Для меня. И для нее. Одежду свою дала. В кровати своей ночь спать позволила. Имя дала.

— Имя тебе Анна дала. Но, верно, настояла на твоем крещении моя дочь. Так что она тебе и правда кто-то вроде крестной матери, хотя двух и не положено, — решила Глэдис. — Ну так тем более настойку нельзя. Ты же теперь христианка. А прорицать пьяной — это самое язычество. И раз уж та, что должна тебя наставить в вере, пластом лежит, а вторая вокруг хлопочет… Читать умеешь?

— Нет. Мы в Анноне все наизусть учили.

— И правда горе луковое… Ладно. Погодим немного. Одну я тебя с дочерью все равно не оставлю… Делай что скажут, помогай. А если Немайн захочет, чтобы ты ее расслышала, ты ее, наверное, услышишь.

Луковка робко улыбнулась.

— Ты думаешь, она захочет?

— Сама говорила — признала, имя дала, одежду, кров, крестила. Ты Немайн нужна, наверное. — И вдруг вывернула: — А она тебе?

— Я — это она. Меня без нее нет. — Голос Луковки дрогнул — А можно мне здесь что-нибудь для сна поставить? Чтобы всегда рядом.

Когда Глэдис вышла, Нион повернулась к Немайн. Та дышала ровно, спала, проходя одну из немногих спокойных стадий странной болезни. Потеряв сознание вскоре после соборования, в себя уже не приходила. Мэтр Амвросий сказал: более странного недуга видеть не доводилось. У Неметоны отказывали по очереди все органы — не до конца. Потом отказавшая часть тела начинала работать нормально, зато немедля отказывала следующая. Что ж, когда нибудь это закончится. Одна беда — уж больно у человека внутри много разной требухи. А у сиды наверняка еще больше.