Андрей Онищенко - МиссияКрест Иоанна Грозного

Хоть Самозванец и был жив, Годунов велел петь во всех храмах благодарственные молебны и звонить во все колокола. Государь, дожидаясь вестей о конце мятежа, благодарил верных слуг, раздал воеводам памятные медали, а войску в награду послал восемьдесят тысяч рублей. Особенной благодарности царя заслужили храбрые наемники. Предводителей иноземных дружин, Якова Маржерета и Вальтера Розена, а также Илью Просветова Государь жаловал землями в Калужской волости, чтобы еще сильнее подстегнуть их рвение на службе Государству Российскому.

Победители, веселясь и торжествуя, упустили время. Царская армия подошла к Рыльску только после того, когда Самозванец успел покинуть город и бежать в Путевиль. Дмитрий обратился за помощью к Сигизмунду, но тот ответил отказом. Несостоявшийся тесть, якобы, все еще собирал войско. На самом деле, пан Мнишек поставил на Дмитрии жирный крест. Поляки собирались покинуть Самозванца, но русские сторонники, устрашенные тем, что в землях вернувшихся под правление Годунова, лютой жестокостью искореняется измена, остались верны царевичу Дмитрию. Им нечего было терять, кроме своей головы и они настаивали на продолжении борьбы. Лжедмитрий разослал по всем волостям грамоты к крестьянам и посадским людям, обещая им освобождение от повинностей. В южных степях скопилось не мало беглых крестьян, решивших пополнить его войско. На его сторону перешли Оскол, Белгород и некоторые другие города, вернулся четырехтысячный отряд донских казаков, в Путевиль стекался народ из областей, в которых свирепствовала месть Борисова, требуя оружия, они готовы были умереть за царевича.

Между тем, царским воеводам не удалось взять Рыльск, гарнизон которого Дмитрий усилил двумя тысячами своими русскими сторонниками и пятьюстами поляками. Командовал деревянной крепостью князь Долгорукий-Роща и Яков Змеев. Видя перед собой виселицу, они на все предложения Мстиславского о сдаче, отвечали залпами из пушек, доказывая свою непреклонность. Из-за трудностей со снабжением продовольствием, Мстиславский решил снять осаду и идти в начале марта к Кромнам, где перешедший на сторону Самозванца гарнизон был осажден войском воеводы Шереметьева. Четыре тысячи казаков под командованием атамана Карелы в конце февраля опередили Мстиславского и прорвались в Кромны с большим обозом продовольствия. Осаждающие, артелерийских огнем сожгли все деревянные укрепления крепости и овладели валом. Благодаря сторонникам Дмитрия, находящимся в стане правительственных войск, тайно снабжающими Кромны порохом и продовольствием, случилась измена. Казаки воспользовались этим, насыпали новый земляной вал и укрепили город рвами. Мстиславский и Шуйский не рискнули наказать виновных, видя нехорошие брожения вверенном им войске. Обстреливая город из пушек, и не вредя ему, они тянули время, в надежде взять его измором. Между тем, армия из-за плохого снабжения, стоя в снегу и сырости, потихоньку подвергалась болезням, этим самым, умножая число сторонников Дмитрия.

Дума и двор жили своей жизнью, в первой текли дела, как и прежде, второй, как и обычно блистал своим великолепием. Сердца придворных были закрыты, в одних таилось злорадство, в других страх, третьи, предвидя крах династии Годунова, готовили измену. Борис, предаваясь воле Святого Проведения, служа только идолу коварного властолюбия, скрывал в своем сердце глубокие кровавые раны, являвшимися плодом его бывших злодеяний. Стремившийся найти утешение души в Вере и Надежде Небесной, он метался между московским Кремлем и Троице-Сергиевой Лаврой, в надежде найти покой. Он молился Богу, но всепрощающий Иисус Христос, не найдя в его душе истинного раскаяния, оставил деспота. Но все-таки есть предел в муках бренного человеческого тела. Двенадцатого апреля, проведя весь день и ночь в посте и молитве перед мощами Святого Сергия, утром позавтракав с братией, где ему прислуживали отдельно, Годунов вернулся в Москву. В обед, сидя в золотой палате московского Кремля, он с Вельможами и Думными боярами принимал иностранцев. Почувствовав себя плохо, он встал из-за стола. Пошатнувшись, Годунов взялся за плечо своего последнего любимца Басманова. Кровь хлынула у него фонтаном из ушей, носа и рта и лилась, не останавливаясь рекою. В свои пятьдесят три года он не имел болезней кроме подагры, здоровье его было железным. Видя теряющего сознание царя, вызвали лекарей, но те не смогли остановить кровь. Теряя память и угасая, Борис успел благословить на царство сына Феодора и испустил дух там же, где пировал с боярами и иноземцами.

Быстрым шагом, покинув монастырскую трапезную, брат Варлаам вышел во двор. Дело было сделано, и он довольно потирал руки.

– Осталось только забрать этого полудурка Соврасия, – про себя подумал он, – чтобы он не наломал дров и бежать, чем, скорее тем лучше, назад в Путевиль.

На дворе стояла апрельская оттепель, капали с крыш сосульки, под снегом стояла талая вода. Во двор вышел инок, окинув глазами пространство, он чуть ли не бегом кинулся к брату Варлааму. Осип раздосадовано отвернулся.

– Болван, тихо промолвил он и, стараясь не привлекать внимания, направился на встречу к Соврасию.

Во дворе кроме них прогуливались люди из эскорта Годунова, дожидаясь выхода Государя. Брат Соврасий приблизился вплотную к Осипу. Он оглядывался по сторонам, взгляд его блуждал, его била нервная дрожь.

– Брат Варлаам, я сделал все, что ты просил.

– Хорошо Соврасий, ты молодец. Да не трясись так, на нас смотрят, ты привлекаешь внимание. Нас не должны видеть вместе.

– Ты, правда, сдержишь свое обещание?

– Конечно. Великий Князь Дмитрий добр, он отблагодарит тебя, более того, ты получишь не какой нибудь захудалый приход, а обязательно в Москве. И кто знает, может быть, ты, через несколько лет верной службы получишь даже епархию.

Варлаам ехидно захохотал. Его собеседник немного успокоился от услышанного, глаза его загорелись алчным блеском.

– А теперь, Соврасий, слушай меня внимательно. Сейчас ты скажешься больным и пойдешь в свою келью, быстро соберешь вещи и тихонько покинешь монастырские стены. Я с лошадьми буду ждать тебя в ближайшей деревне, к вечеру мы должны достичь Тушина. Легонько подтолкнув Соврасия в спину, и дав тому понять, что разговор окончен, брат Варлаам направился к главным монастырским воротам. Он решил не забирать свой скудный скарб скитальца и оставить его в монастыре. Лошадь стояла в конюшне постоялого двора, деньги и мирская одежда лежали в комнате, которую он снимал. Осип заплатил вдвое больше хозяину за то, чтобы тот держал язык за зубами и не задавал ненужных вопросов по поводу того, зачем монаху лошадь и комната на постоялом дворе, когда рядом есть монастырь.