Алексей Фомин - Время московское

Смеяться больше не хотелось.

— Покажите ему свет, — услышал Виталий, и кто-то сдернул у него с глаз повязку.

Яркий белый свет ударил в глаза, заставив его крепко зажмуриться. Перед глазами поплыли сверкающие разноцветные круги. Но вот источник света, бивший прямо в глаза, погас, и Виталий, приоткрыв глаза и попривыкнув к яркому освещению, принялся оглядывать зал и людей, в нем находившихся. Все они были в белых перчатках и белых же кожаных фартуках — запонах. Большинство — незнакомые, но кое-кого он знал. И то, что эти люди находились здесь, в этом зале, рядом с ним, наполнило его душу безграничной уверенностью и надеждой. Уверенностью в правильности сделанного шага и надеждой на будущее.

Один из Братьев подошел к нему и, взяв одной рукой его под руку, второй стал указывать на знаки, изображенные на ковре, на котором стоял Виталий. Он объяснял значение каждого символа, а Виталий зачем-то кивал головой, как будто кто-то требовал от него согласия или одобрения. Он слушал, не слыша и не воспринимая никакой информации; настолько был взволнован и погружен в собственные эмоции. Другой Брат, приблизившись, надел на него белый кожаный фартук, еще один вручил ему белые перчатки и серебряный мастерок. «Теперь посмотрим, — торжествуя, думал Виталий, — так ли уж безнадежен в смысле карьеры старший лейтенант Голиков. Уж теперь-то всем этим начальственным сынкам, зятькам и прочим племянникам придется потесниться, чтобы пропустить вперед меня, простого парня с рабочей окраины».

Сегодня они были особенно наглы и назойливы, как никогда ранее. И это было неплохо. Можно даже сказать, что это хорошо, ибо могло означать только одно: исчезновение семьи полковника Ракитина из поля их зрения стало для них полнейшей неожиданностью. А раз так, то руки у полковника, считай, ничем не связаны и он может приступить к заключительной части своего плана, а именно — к устройству собственного исчезновения.

«Хвост» привязался к полковнику, едва он вышел из дверей управления. Их было двое, и они держали дистанцию не более пяти метров. Не торопясь полковник шагал по тротуару, а перед самым входом в метро резко ускорился и ввинтился в толпу. Проскочил вестибюль, сбежал вниз по эскалатору и успел вскочить в отходящий поезд, после чего внимательно огляделся. Вот они, эти двое, никуда не делись. Один справа, другой слева. И держатся теперь еще ближе к объекту наблюдения. К слежке за последний месяц Ракитин уже успел привыкнуть, но эти… Глаз не отводят, взгляд жесткий, решительный. «Пожалуй, это не филеры, — решил полковник. — Это — убийцы. Они проморгали мою семью и решили, что хватит со мной чикаться. Получается, что я сам спровоцировал их на решительные действия. Что ж… Тем лучше. Мы еще посмотрим, кто кого».

Несколько месяцев назад полковника Ракитина вызвал к себе генерал Буровский и, вручив ему тоненькую папочку, попросил:

— Слава, я хочу, чтобы именно ты занялся этим делом.

Давние друзья, оставаясь наедине, они были на «ты», без экивоков.

Ракитин раскрыл папку, полистал дело и, удивленно подняв брови, поглядел на генерала.

— Коля, так это же не по нашему ведомству. Хозяйственное дело, чистой воды уголовщина… Ну коррупция… Или у тебя личный интерес?

— Считай, что личный, — закуривая, ответил генерал. — Именно поэтому я прошу тебя никого больше к нему не привлекать. Ты позанимайся им чуток, а потом мы с тобой еще побеседуем на предмет — наше оно или не наше.

И Ракитин им позанимался, как выразился генерал, «чуток». Отдельно взятый случай коррумпированности некрупного государственного чиновника катастрофически быстро разрастался в грандиознейшее дело о коррупции как системном пороке, поразившем весь государственный организм. Через какое-то время полковнику начали позванивать коллеги из других силовых ведомств и интересоваться, как идет расследование, на что Ракитин неизменно отвечал недоуменным вопросом: «Простите, но с чего вы взяли, что именно я занимаюсь этим делом?» Это уже был звоночек. И Ракитин вновь отправился к Буровскому.

— Дело принес? — поинтересовался генерал, когда Ракитин бухнул на стол два толстенных тома. — Ну и как? Наше оно или нет?

— Это организация, Коля, — с твердой убежденностью в голосе ответил полковник. — Это не бессистемное хапанье вконец обнаглевших ворюг. Это целенаправленный и хорошо организованный подрыв экономики и обороноспособности страны. Сотни иностранных шпионов не смогли бы нанести такой ущерб. Они везде, Коля. В каждом силовом ведомстве, в каждом министерстве, возможно, и в армии тоже. Я пока не разобрался до конца и не вышел еще на их верхушку… Хотя кое-какие наметки у меня уже есть…

— Ты когда последний раз разговаривал с этим… — оборвал Ракитина генерал. — Ну, с которого все началось…

— С Чижиковым?

— Да, да, с ним.

— Два дня назад вызывал его к себе.

— Брать под арест его не собирался?

— Попытался получить ордер у прокурора, но там мне ответили, что нет пока оснований. Запросили дополнительные материалы, но я до поры до времени решил попридержать информацию. Так что пока не получилось.

— И не получится уже. — Левое верхнее веко Буровского задергалось в нервном тике, и он, закрыв глаз, прикрыл его ладонью.

— То есть? — От удивления полковник даже привстал.

— Сегодня ночью Чижиков скончался. Инсульт. — Генерал вышел из-за стола, открыл сейф и под удивленным взглядом Ракитина спрятал туда тома с чижиковским делом. — В связи со смертью главного фигуранта я получил приказ дело закрыть. Вот так вот.

— Ты подожди, подожди… Коль… Так что ж это получается? Они и у нас?

Генерал усмехнулся и, покачав головой, постучал себя согнутым пальцем по лбу.

— Можете идти, полковник Ракитин. Дело окончено, забудьте.

Но так это дело они с генералом конечно же не оставили. Ракитин продолжал потихоньку копать, правда, уже неофициально, а встречи свои им приходилось организовывать по всем правилам конспирации. Но несколько дней назад у Буровского случился обширнейший инфаркт прямо в рабочем кабинете. «Скорая» успела довезти его до госпиталя, но… Медицина, как говорится, оказалась бессильна.

Неподалеку от полковника освободилось место, и он сел. Громилы тут же переместились вслед за ним. Один, взявшись обеими руками за верхний поручень, встал прямо напротив Ракитина, буквально нависая над ним. На наглой роже — глумливая улыбка, смотрит глаза в глаза, будто желая морально подавить свою жертву, лишить ее воли к сопротивлению. «Оч-чень хорошо», — подумал полковник, сосредотачиваясь и пристальным взглядом, не мигая, вглядываясь в самые зрачки своего преследователя. Тот вначале как-то забеспокоился, переступил с ноги на ногу, опустил одну руку, потом другую, но взгляда отвести так и не сумел. Лицо его стало неподвижным, как у статуи, тело, наоборот, расслабилось, обмякло. Посторонний взгляд вряд ли мог обнаружить эти внешние изменения, но полковник Ракитин уже знал — он полностью контролирует волю этого человека. Поезд начал замедлять ход, въезжая на станцию. Ракитин поднялся и стал пробираться к выходу. Один из громил тут же последовал за ним, но его товарищ повис на нем, сдавив его шею железной хваткой. В вагоне началась полная неразбериха и толкотня. Один поток выливается из вагона, другой вливается, а между ними — двое вцепившихся друг в друга, как питбули. Полковник вышел на перрон, дождался, пока закроются двери и поезд уйдет, после чего перешел на другую сторону перрона и поехал обратно.