Владимир Корн - АРТУА. ЗОЛОТО ВАЙХОВ

Теперь я точно знаю, что нюхательная соль — это кристаллы аммиака, от запаха которого и пришел в себя. Прошка держал меня за плечи, приподняв туловище над столом, а Ворон заканчивал перевязку.

— Помогите подняться — скорее подумал, чем произнес я, но парни поняли.

Меня поставили на ноги, к губам поднесли кружку с вином. После нескольких глотков в голове немного утихли удары молотом, а в глазах прояснилось.

— Мне нужно в столицу. Проухв, пожалуйста, проводи до конюшни и помоги оседлать Мухорку. Остальным отдыхать до утра, утром поедете, и не вздумайте потерять Говальда. —

Просто я слышал, как Кот сказал ему — если барон умрет, ты сразу сдохнешь. Говальд не причем, и вы это отлично знаете. Эти люди выполняли заказ, и они уже однажды побывали в моем доме. У Говальда должна быть другая судьба, его повесят на виду у толпы, и тогда никто не сможет сложить легенду о том, что он остался жив. Иначе пройдет пара веков и из последнего мерзавца он превратится в благородного разбойника, защитника угнетенных, такие случаи бывали.

А мне нужно ехать. Если я не еще сдох, то, вполне возможно, дотяну и до столицы. Я хочу увидеть ее, я не верю в то, что услышал. Если останусь здесь, сдохну точно.

Мы прибыли в столицу уже к вечеру. В Мойсе не остался никто, я не настаивал на этом и не просил ехать со мной, но все равно спасибо им, вместе веселее. За время дороги мне не меньше тысячи раз вспоминался Ворон, до того тряская эта Мухорка. В боку иногда жгло нестерпимо, иногда чуть отпускало, и тогда я ускорял ход. Большую же часть времени мы ехали шагом, изредка останавливаясь, пару раз даже обозы умудрялись нас обогнать. Меня не трогали, никто ни о чем не спрашивал, мы просто ехали и все.

При въезде в столицу Ворон сразу отправился сдавать Говальда в руки властей, чтобы наконец-то от него избавиться, так он ему надоел.

Вот и мой дом, какой же он все-таки красивый, даже красивее, чем моя мечта о нем.

Прошка помог мне спуститься с лошади, вернее просто снял с нее и поставил на ноги.

В доме меня ждал Цаннер, приехавший в столицу накануне, как нельзя кстати, должен заметить.

Цаннер осмотрел рану, не сделал никаких замечаний, сказав лишь о том, что швов нужно было наложить больше, и просто поменяв повязку. Ничего страшного, никаких резких движений и две, три недели покоя.

Да где уж там, мне нужно во дворец, причем прямо сейчас нужно, попытался объяснить ему я. Цаннер схватился за голову и даже пробовал ругаться со мной по этому поводу, пока, наконец, не сдался.

Есть у меня одно средство, оно приглушит боль, но ненадолго, не больше чем на пару часов. Вообще-то его лучше не принимать, ведь потом еще хуже будет, но если барон так настаивает….

Снять боль — это хорошо, но мне нужна ясная голова, ну а если это какой-нибудь обезболивающий настой мака….

Цаннер серьезно обиделся, заявив, что хотя медицина в Империи еще и не достигла таких высот, как на моей родине, но и здесь понимают некоторые вещи не хуже….

Словом, выпил я это снадобье, имеющее мерзкий запах и не менее отвратительный вкус и цвет. Через несколько минут действительно почувствовал себя значительно лучше, боль куда-то ушла, на время позабыв обо мне, а голова стала кристально ясной и Цаннер благосклонно принял благодарности.

Проходя мимо зеркала, уже полностью готовый к визиту во дворец императрицы, я посмотрел на свое отражение. Да, бледность черт моего лица только подчеркивала красноту глаз и распухшую нижнюю губу, которая и была единственным анестезиком с самого Мойса.

Да и черт с этим, сейчас меня больше волнует смогу ли я вообще попасть во дворец, если все обстоит именно таким образом, о котором мне не хочется даже и думать.

Но нет, во дворец я попал беспрепятственно и даже угодил на бал.

Первым, кого я там встретил, был граф Коллин Макрудер. Граф полностью выдал себя, выронив из рук бокал с вином, которое кровавым пятном легло на белоснежные мраморные плитки пола. Но мне было совсем не до него, я искал глазами и никак не мог найти Ее. По устремленным на меня взглядам давно уже все можно было понять, но я хотел увидеть ее в последний раз и услышать от нее лично.

По толпе, окружавшей меня, пронесся шепот, и она расступилась, пропуская императрицу.

Янианна была не одна, под руку ее держал мужчина, и он удивительно ей подходил. Высокого роста, стройный, с лицом аристократа тысячи поколений и с такими же манерами.

Я видел герцога Мойского всего лишь один раз, и было это перед самым моим отъездом.

Он смотрел на нее с нежностью, а она смотрела на меня. В ее взгляде можно было прочитать все что угодно, кроме того единственного, что я хотел бы там увидеть.

Я склонился в глубоком поклоне, закусив нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть от боли.

— Барон Артуа де Койн, мы рады видеть Вас — в ее голосе тоже было все, кроме той самой радости. — Что-то Вы очень бледны, Вас ранили? -

— Порезался, когда брился, Ваше Императорское Величество — ответил я и снова склонился в поклоне.

— Ну что ж, отдыхайте, выздоравливайте. Мы наслышаны о Ваших заслугах. Герцог Иллойский писал о Вас в самых хвалебных выражениях, настаивая на том, что в заключении с вардами мирного договора целиком Ваша заслуга. Знаем и о Говальде, этом преступнике, переданном Вами имперскому правосудию. Вы достойны награды и она ждет Вас. Выздоравливайте. —

Кивком головы Янианна дала понять, что отпускает меня, и отвернулась, что-то весело сказав своему спутнику.

— Прощайте, Ваше Императорское Величество — поклонился я уже ей в след. На какое-то мгновение мне показалось, что плечи ее чуть вздрогнули, но может это произошло потому, что герцог в это время взял Янианну за талию, направляя ее движение.

Все, завтра меня здесь не будет, не будет уже никогда. У меня есть убежище на самом берегу моря, убежище, о котором не знает никто. Месяца мне хватит, чтобы залечить свою рану, а там….

Я шел через расступающуюся толпу высокородных господ, и ловил их взгляды. Они были разные, эти взгляд, и злорадные, и торжествующие, и даже презрительные. Попадались и другие, сочувствующие взгляды моих друзей, но было их как капля в море.

— Артуа — заступила мне дорогу леди Кроул, кузина леди Элоизы, известная своей потрясающей наивностью, даже Проухв далеко ей в этом уступал. Она как будто бы жила в своем мире, в котором не было места ничему плохому и неприятному.

— Артуа, Вы сегодня споете нам? Мы Вас очень просим, правда ведь, господа? — обратилась она к окружающим.

Я с изумлением посмотрел на нее. Господи девочка, да в каком мире ты живешь? Ты что, совсем не понимаешь, что сейчас со мной происходит? И что я могу сейчас спеть? Может быть, вот это?