Андрей Валентинов - Век-волкодав

Девушка внезапно рассмеялась.

— Как, говоришь, меня теперь зовут? Эда-Мария Климм? Накрутили твои чекисты. А я и сама фамилию сменить могу. Хочешь, Ульяновой стану?

От неожиданности Леонид остановился.

— Шутишь?

Мурка внезапно стала очень серьезной.

— Нет, Леонид Семенович, не шучу. Меня Мария Ильинична удочерить хочет. По закону, правда, нельзя, не замужем она, но уж для такого человека исключение найдут. И Дмитрий Ильич не против, он сам сейчас думает мальчишку одного усыновить. Так что стану я Вождю мирового пролетариата племянницей. Оценил?

— Оценил, — чуть подумав, кивнул бывший старший оперуполномоченный. — Твоя жизнь, товарищ Климова, тебе и решать. Но я бы не советовал, слишком высоко…

— …И падать больно, костей не соберешь, — девушка вздохнула. — Думаешь, не понимаю? Не по мне такая честь, Фартовый. За океан бы податься, в Штаты Северо-Американские. Может все-таки рискнем? И паспорта есть, и деньги.

Ответа не дождалась, усмехнулась горько.

— Только другую с собой на Тускулу не бери, Лёнька. Плохо умирать буду.

Стрелять гимназистку Оленьку учил папенька — в те редкие минуты, когда маменьки не оказывалось рядом. Оленька очень старалась, все части револьвера «наган» наизусть выучила и даже нарисовать могла. А со стрельбой не ладилось, слишком тяжелым казался «наган», слишком опасным. Легко ли после учебника смерть в руки брать? Тогда и объяснил дочери конный егерь, что не пойдет дело, пока не станет оружие частью ее самой, пока не почувствует, что без «нагана» она не вся, а только обрубок. Половина человека, и то не самая лучшая.

Отцова наука пригодилась на фронте, и с тех пор красный боец Зотова старалась с оружием не расставаться. Когда после «психушки» пришлось кобуру махоркой набивать, бывший замкомэск и в самом деле чувствовала себя инвалидом, обрубком на тележке с культями вместо рук. И за себя не постоишь, и другим не поможешь, огрызок — и только.

В Париже командированному сотруднику ЦК оружие не полагалось. Если за руку возьмут, не только себя подставишь, но и всю страну заодно. С этим не поспоришь, но и себя не защитишь. Конечно, воевать можно и словом, но какой разговор с белыми гадами, когда под рукою нет веского довода с полной обоймой?

Добрая душа Маруська предлагала «кольт» оставить, но Зотова, чуть подумав, отказалась. Беляки оружие видели, значит, могут в полицию заявить, дабы птичке из сети не выбраться. Значит, что? Значит, иное требуется, такое, чтобы и по закону — и чтобы с ног напрочь сшибало.

Бывший замкомэск накинула пальто и пересчитала франки в бумажнике. Спустившись вниз, выбралась на площадь, прошла по rue de Vaugirard до станции метро, затем свернула налево, на иную «rue» — de Vouille. В первом же продовольственном спросила водки. Таковой не нашлось, и Ольга, приценившись, выбрала три бутылки итальянской граппы.

Пока юркий le vendeur [22] Продавец (франц.) . , почуяв денежного покупателя, расхваливал напиток (Grappa Storica Nera! наилучшей выдержки! полтора года в бочке из дуба лесов Лимузена!), Зотова опытным глазом присмотрелась к тяжелым, внушительного вида скляницам. Цвет, словно у свекольного самогона, и градусов, если этикетке поверить, ничуть не меньше…

Сойдет!

Международную солидарность трудящихся красный командир Ольга Зотова допускала чисто теоретически, на практике же не шибко верила братьям по классу. На очередной партийной чистке высказанное вслух сомнение в возможностях пролетариев всех стран чуть не стоило ей билета. Председатель комиссии не преминул напомнить о чуждом классовом происхождении коммуниста Зотовой, за что едва не был послан окопным трехэтажным в единственно верном направлении. Вовремя прикушенный язык позволил отделаться «постановкой на вид» и снисходительным советом вспомнить подвиги славных солдат Мировой Революции — воинов-интернационалистов — на фронтах Гражданской.

Совет пропал даром. Ольга ничего не забыла. Еще в прогимназии ей объяснили, что слово «солдат» происходит от «сольдо», золотого византийского «солида», обычной платы средневековых наемников. Бравые парни-интернационалисты брали свои «сольдо» не чинясь — жалование солдат Мировой Революции превышало таковое в обычных красных частях втрое. Отряды китайских товарищей воевали неплохо, но с белой стороны им противостояли точно такие же китайцы, получавшие «сольдо» из деникинской казны. Без всякого удивления замкомэск узнала, что первым поставил китайцев-интернационалистов в строй не красный командир, а «белый партизан» Василий Чернецов. Немцы, венгры и словаки тоже воевали прилично, но в откровенных беседах честно признавались, что в огромном желании, что давным-давно подались бы с фронта куда подальше, если бы не строгий и однозначный приказ. На вопрос, чей именно, разводили руками, молча тыкая пальцем в зенит. После отречения кайзера «камрады» построились в колонны и, не оглядываясь, зашагали «нах Фатерланд».

Окончательно развеяла все иллюзии Польская кампания. Вернувшиеся оттуда сослуживцы в один голос рассказывали о подвигах польских трудящихся под Варшавой, Львовом и Замостьем. Если от надменного пана-шляхтича красноармейцы еще могли ожидать пощады, то «пролетаржи» и «хлопы» вырезали всех подряд.

После партийной чистки Зотова предпочитала не говорить вслух на скользкую тему, но как-то в беседе с товарищем Кимом не утерпела и высказалась. Секретарь ЦК взглянув строго, огладил шкиперскую бородку и наставительно заметил, что объединять пролетариев всех стран должно не как попало, а с умом. Если взять семьи в заложники, а сзади поставить заградительные отряды, энтузиазм трудящихся не будет иметь границ.

Мудрые слова Кима Петровича Ольга не раз вспоминала, читая в «Правде» об очередной неудаче на фронтах Мировой революции. Вспомнила и сейчас, в столице буржуазной Франции, налаживая сотрудничество с местными коммунистами. Почему-то думалось, что на переговоры придут хмурые парни с вечными мозолями на трудовых ладонях, в крайнем случае, сознательные интеллигенты — тоже с мозолями, но с кандальными, на запястьях. Встретиться же довелось с депутатом парламента, членом комиссии по иностранным делам и чуть ли не бывшим министром. С биографией товарища Марселя Кашена бывший замкомэск ознакомилась еще в Столице, но при виде усатого расфуфыренного буржуя, первым делом попытавшегося приложиться к ручке, наступила окончательная ясность.

Впрочем, бывший министр все же сумел удивить. Денег он просил много, но главным образом не на бедствующую «L'Humanité», а в некий фонд, создаваемый для обеспечения скромных потребностей членов местного Центрального комитета. Часть средств предполагалось вложить в акции, остальное же в недвижимость. Подробная калькуляция прилагалась, причем скромный товарищ Кашен поспешил заметить, что лично для себя ничего не просит. Профессорский оклад, им получаемый, вполне достаточен.