Андрей Валентинов - Век-волкодав

Взгляд Кутепова стал серьезен и тверд.

— Слушаю, Ольга Вячеславовна.

— Сейчас за кордоном живет более миллиона бывших российских подданных. Многие из этих людей не участвовали в Гражданской войне, они просто беженцы. В ближайшее время ЦИК СССР объявит полную амнистию. Всем вернувшимся предоставят гражданские права и возможность свободного трудоустройства. Амнистия будет касаться и тех, кто воевал, но не замарался в невинной крови.

Генерал засопел, подался вперед:

— А кто замарался? В вашей черной, поганой комиссарской крови?

Бывший замкомэск закусила губу.

— Таким, как вы, советская власть предлагает оставаться в живых. Прекратите всякую борьбу, забудьте о возвращении — и коптите небо в своих заграницах. И мы тогда о вас забудем. Думаю, это щедрое предложение.

Черная борода дрогнула, ударил голос-гром:

— Сидеть тихо? Забыть? Не дождетесь, господа боль-ше-вич-ки!

— Ну, тогда…

Ольга прикрыла глаза, стараясь точнее вспомнить слова товарища Куйбышева.

— По сведения советской разведки, вы, генерал, в ближайшее время объявите о создании эмигрантской офицерской организации. Она будет называться РОВС — Русский общевоинский союз. Одной из целей РОВСа станет посылка террористов на территорию СССР и покушение на советских представителей за кордоном. Предупреждаем, что первая же кровь отольется вам сторицей. Никакие границы нас не остановят. Перестреляем вас, как собак, хоть в Париже, хоть в Буэнос-Айресе.

Генерал, криво усмехнувшись, покачал головой:

— Иного, признаться, не ожидал. А вам не кажется, что среди наших офицеров найдется немало тех, кто с радостью пожертвует жизнью? С радостью, Ольга Вячеславовна! Умереть за Россию — это истинное счастье. Вам, боюсь, этого не понять.

Зотова, слегка пожав плечами (куда уж нам, сирым!), наполнила рюмки. Подняла свою, но пить не стала. Горечью свело рот.

— Я видела сводки по боям в Белоруссии, господин генерал. Поляки охотно дают деньги вашим, которые умереть стремятся. Но чаще умирают не они, и не красноармейцы, а мирные жители. На одного погибшего военного, нашего и вашего, приходится впятеро больше штатских. Не комиссаров — обычных крестьян. И еще учителей, ваши герои убивают их особенно охотно.

Кутепов потянулся к рюмке, опрокинул залпом. Гулко выдохнул, тряхнул бородой.

— Согласен, это ужасно. Но — война. А на войне, как на войне!

«A la guerre comme à la guerre», — мысленно перевела бывший замкомэск. Значит так, ваше превосходительство? Не хотелось говорить, а придется.

— Если ваши группы начнут переходить границу, мы объявим заложниками семьи всех членов РОВС. Убивать будем подряд, как говорится, невзирая на пол и возраст. У вас, Александр Павлович, недавно родился сын. Как вы его назвали? Александром?

Сказала — и дыхание затаила. Если «купец первой гильдии» выхватит оружие, она не успеет даже на пол упасть. Разве что в горло вцепится напоследок. Жаль, шея толстая, не прокусить!

— Вы, госпожа Зотова, изложили лишь одну из вероятностей, — неожиданно спокойно проговорил генерал. — Мы ее, без сомнения, учтем. Но позвольте напомнить об ином. Последние два года в большевистском руководстве идет борьба за власть. После смерти Троцкого наибольшие шансы имеют Сталин и Ким. Последний, как я понимаю, ваш непосредственный начальник. Кто победит, для нас не принципиально. Оба они, несмотря на привычные заклинания, являются противниками так называемой Мировой революции. Они собираются восстанавливать Россию, а не бунтовать папуасов и зулусов.

Ольга хотела возразить, но Кутепов взмахнул огромной ладонью:

— Просил бы не перебивать. Внутри РКП(б) сложилась «русская фракция», и она не бездействует. Смягчены гонения на Церковь, поставлены на место малороссийские и грузинские сепаратисты. Про амнистию эмигрантам вы сами изволили напомнить. Следующим шагом неизбежно станет разгром и уничтожение бывших сторонников Троцкого, а также всяческих Апфельбаумов и прочих Розенфельдов. [26] Апфельбаум — так белогвардейцы назвали Зиновьева (Радомысльского). Розенфельд — настоящая фамилия Л. Б. Каменева. А еще — НЭП, создание твердой валюты, переход от коммун к обычной кооперации, освобождение от японцев Приморья и прочих дальневосточных окраин. Мы не слепые и прекрасно различаем оттенки. Значит, «русской фракции» понадобится наша помощь — хотя бы для того, чтобы передавить еврейчиков и прочих господ интернационалистов. Мы готовы ее оказать, но на определенных условиях.

— Чушь! — мотнула головой кавалерист-девица. — Хинину бы вам принять, говорят, от бреда помогает.

Генеральские губы внезапно заиграли улыбкой. Кутепов наклонился вперед, взглянул снисходительно.

— Чем на фронте командовать изволили, барышня? Полуэскадроном? Стало быть, выше штаб-ротмистра не поднялись? Так вот, госпожа штаб-ротмистр, извольте не умствовать, а передать мои слова по начальству. Вас же сюда за этим прислали, не так ли? И не слишком задирайтесь, не по чину. Будете себя хорошо вести, глядишь, и отделаетесь ссылкой в места не столь отдаленные. А иначе отдадим вас господину Бабровичу для учений по рубке лозы. Думаете, ваше начальство заступится?

Ольга хотела весело рассмеяться в ответ, но вдруг поняла, что ей совсем не смешно.

Кафе называлось «La Rotonde». Товарищу Москвину здесь не слишком нравилось: шумно, народу много — и полным полно соотечественников. Прямо над соседним столиком висела фотография товарища Троцкого с черным траурным уголком, чуть дальше — карандашный портрет Вождя, напротив, под медной лампой-бра — маленький портрет полузнакомого меньшевика с козлиной бородкой, то ли Дана, то ли самого Мартова. Хватало и прочих, но уже не политиков, а всяческих поэтов с художниками, когда-то навещавшими заведение, дабы выпить чашку кофе или рюмки анисовой водки. С портретами смириться еще можно, но родная речь слышалась отовсюду, а к языку, как известно, прилагается пара ушей. К сожалению, уйти было нельзя. Именно здесь, на бульваре Монпарнасс, 105, репортер «Известий» Миша Огнев, он же сотрудник Мишель, назначил встречу.

— Ля бо-эм! — тщательно, по слогам выговорила Мурка, закуривая тонкую черную сигарету. — По-нашему, значит, Богемия. Это тебе, Леонид Семенович, не пивная на Тишинке, здесь люди с воображением, тонкого вкуса.

Бывший старший оперуполномоченный хотел напомнить, что и на Тишинке можно повстречать «Богемию» на любой вкус, хоть Есенина, хоть самого Маяковского, но промолчал. «Ля бо-эм!» Пустили Мурку в Европу!

— Значит, все-таки на Тускулу собрался?

От неожиданности Леонид чуть не уронил папиросу. Поморщился, оглянулся на соседний столик, где в полный голос толковали о каком-то Дягилеве.