Александр Шуваев - ГНОМ

— А точность?

— На восемьсот километров? — Берович улыбнулся улыбкой веселого палача, любящего незамысловатую, добрую шутку во время работы. — Не пробовали. Тут сам по себе запуск должен быть очень веселым мероприятием. Достаточно… Достаточно грандиозной картиной. Прикажите – проверим. А по расчетам должны попасть в круг диаметром в десять километров. То есть в Садовое Кольцо попадем, а в Кремль – уже под большим вопросом.

Сравнение вышло, мягко говоря, сомнительного свойства, но, в данном случае, товарищ Сталин счел возможным понять его правильно: молодой товарищ ничего такого даже не мыслит, а просто хочет образно и наглядно объяснить.

— Испытания праведите. Подумайте, что там можно сделать с управл ением. И начинайте, начинайте с реактивным самолетом.

— С людьми как?

— Я думаю, ви доказали свою способность перевоспитывать оступившихся. Так что вопрос по персоналиям будем решать… Хэ… Товарищ Берович, у вас не коллектив, а какая-то коллекция врагов народа… всэх мастей и сортов. Если так пойдет дальше, управление лагерей придется закрывать за отсутствием заключенных. Получается сплошное нарушение революционной законности. Суд назначил им наказание, а они жируют в хозяйстве доброго товарища Беровича, как у Христа за пазухой…

Он говорил все это добродушным, вроде бы как шутливым голосом, но при этом отлично знал, что смысл его речей даже слишком легко истолковать и так, и этак. Когда он шутил в таком стиле, собеседникам, как правило, было не слишком весело. И они, если и смеялись, то не вполне непринужденно. Дело в том, что смеяться, равно как и не смеяться, было несколько рискованным занятием, поскольку казалось затруднительно предсказать, как шутник отнесется к смеху. Тем неожиданнее оказался совершенно искренний, веселый смех Беровича. Если б у кого-то возникла охота вслушиваться в оттенки, он, возможно, уловил бы нечто, не то – горечь, не то – усталость, но, во всяком случае, никакой натуги.

— Как вы сказали, — проговорил он, чуть-чуть отсмеявшись и стирая слезу в уголке глаза, — добрый Берович? У Христа за пазухой? Если с сортами еще бывает по-разному, то, — как вы сказали, — с мастями вообще существует только один вариант. Сейчас еще туда-сюда, а поначалу у меня, к примеру, на Пьяных Баках больше трех месяцев не жили. Яковлев для смеха подсчитал, что потери больше, чем при фронтовой операции. Двадцать процентов в месяц только безвозвратных.

— А пачему – Пьяные?

— Что? А, да, поначалу еще даже и не Пьяные – это так у нас назвали производство метилового спирта. Мы на это дело ставили побродяжек, теребень пропойную, уголовников мелких… Ну они и того, слепли и мерли, надышавшись. Две-три недели, и амба. Даже и таких не хватало. Потом-то нам Саблер, умный еврей, подсказал, что противоядие есть самое простое – спирт обыкновенный. Как он его назвал: "спиритус вини". Ругался страшно. Стали заботиться о том, чтоб они постоянно были слегка под градусом. Хорошо помогло. Даже желающие появились из блатных. Теперь-то куда! Охрана труда! Вытяжки, фильтры, химическая отсечка, дожигание на выходе из вытяжек, но все равно на год редко кого хватает. А враги народа – те попросту мрут, по-божески. Чертит-чертит, потом раз лбом в кульман – и готов. Другие, которые с туберкулезом, тоже тихо отходят, мирно. Работают до последнего, как слягут, — так больше дня-двух не тянут. Следить приходится: так и норовят загнать себя насмерть, вредители…

— Вислуживаются. Думают, — саветская власть их прастит за их лицемерное усэрдие. Раньше надо было работать. Нэ за страх. За совесть. А нынешним стараниям грош цена.

— А мы и не ценим усердие. Только результат. "Делай или умри" — знаете? Так вот за последним у нас дело не станет. Тем, кто не может, мы подыскиваем… более подходящие места.

— На Пьяных Баках?

— В том числе. Есть и другие варианты. Только знаете? Я недавно понял, что не все так просто. Один у нас был такой. Химик. Из бывших. Как раз над твердым топливом и работал. "Я, — говорит, — эту самую халтуру, которую вы выдумали, почитаю хуже воровства. Плохо работать, значит, душу продавать дьяволу. Для меня позор, если с вашими недоучками и сравнивать-то будут". А что про советскую власть говорил! А про партию! Особенно на одного грузина почему-то взъелся, из вольняшек, житья не давал. Потом жаба его какая-то грудная задушила. Перед смертью все дела тому грузину передал, а потом меня позвал. "Ну, Александр Иванович, — первый раз в жизни по имени-отчеству назвал, — жить с тобой было плохо, но работать можно. Вполне. А помирать, оказывается, так просто хорошо. Помру, так ты тезку, тезку своего, Сандро слушай. Талантливая сволочь". Матерый же вражина! А разве скажешь, что выслуживался?

Сталин, не меняя выражения лица, бросил на него подозрительный взгляд. Гос-споди… А ведь он все это ВСЕРЬЕЗ!!!

— А вот еще некоторые говорят, что на волю не очень-то: работа та же, зато никаких собраний с заседаниями, никакой политинформации. "Я, — говорит, — пока работаю, так, по крайней мере, хоть про все про это не помню. Вон на лесоповале, хоть как устанешь, нипочем не получалось…"

— Про что — про это?

— Жена, сын. Взрослый, студент был. Как его разоблачили, так и семья куда-то сгинула, семь лет ни слуху, ни духу.

Самым, что ни на есть, легкомысленным тоном, как так и надо, о вещах естественных и обыденных. Человек, который привык жить на краю, и попросту не знает никакой другой жизни.

— Товарищ Сталин, — напомнил Берович, — Совет.

— Ми извинимся перед товарищами. Скажем, чьто говорили толко по дэлу. Кого вы видите в качестве основного разработчика?

— Вы удивитесь. Совсем еще молодой человек. Был практически чистым теоретиком, для себя возился с концепцией двигателя, а потом взял, — да и разработал нам о-отличнейший турбокомпрессор. Лет десять ни у кого толком не получалось, ни у нас, ни там, а он сделал. У него будет столько подручных, сколько надо, и, при этом, такие, что я почти не сомневаюсь: дело пойдет быстро. Очень быстро.

— А турбонаддув уже сдэлали? И какая высота?

— Тринадцать семьсот – сколько угодно. Даже дальность увеличивается. Четырнадцать пятьсот – тоже без особых затруднений. Пока ни одного отказа. Правда, конструкцию планера тоже пришлось видоизменить. Рули, механизация крыла, то да се…

— Мне представление. Надо молодого товарища паащрить.

Несколько позже описываемых событий зимы, в марте, исподволь, постепенно, начались уже систематические бомбардировки нефтепромыслов в Румынии. Не особенно грандиозные, но существенные и, главное, какие-то непонятные. Ночью буквально на все объекты, связанные с нефтепереработкой, с очень приличной точностью валились немногочисленные бомбы колоссальной разрушительной силы. Со временем бомбардировки начали усиливаться и повторялись теперь практически каждую ночь. Пожары на нефтепромыслах теперь бушевали постоянно, до конца не гасли, их попросту не успевали тушить. Наступление же какого-то нового этапа почувствовали сразу все: среди бела дня в небе над промыслами появился, начал описывать бесконечные, размашистые, шириной в десятки километров круги одиночный самолет. Незваный гость кружил на громадной высоте, до которой не доставала ни одна зенитка, ни один истребитель. Тем более, что и зениткам, и аэродромам тоже уделялось неусыпное внимание. Время от времени на смену одному разведчику приходил другой, и все повторялось снова. К маю месяцу прииски, перегонные заводы, наливные терминалы, товарные станции и просто вокзалы бомбили пять-шесть раз в неделю, сбрасывая по сто-двести тонн бомб за раз. Кроме того, к немногочисленным точным фугаскам добавились сотни небольших бомб с горючим студнем: эти падали, мягко говоря, без особой точности. Иной раз налетчики умудрялись положить мимо практически все зажигательные бомбы, но попадали все-таки гораздо чаще. Да и от промахов было если и легче, то не намного: что-нибудь, пусть не то, что нужно, они непременно поджигали. Сама местность вокруг Плоешти и подобных объектов медленно, но неуклонно превращалась в форменную пустыню. В жуткий, черный ландшафт с редкими, неопознаваемыми руинами и без признаков жизни. Кубический нитрид бора, плотное плетение из кварцевой и корундовой нити, полимерный углерод, карбид вольфрама и тому подобные материалы волшебным образом претворились в виртуозно сделанные детали и позволили Архипу Люльке сделать очень компактный турбокомпрессор очень простой конструкции, и при этом надежный, как колодезный "журавль". В свою очередь, его использование в двигателях "Т-10" делало бомбометание с предельных высот практически безнаказанным убийством.