Александр Шуваев - ГНОМ

На севере роль "наковальни" были призваны сыграть двадцать пехотных и восемь танковых дивизий вермахта.

Итого пятьдесят семь полностью укомплектованных, снабженных по первому классу, обмундированных "до последней пуговицы последнего солдата" дивизий.

Больше миллиона человек, две тысячи шестьсот танков и штурмовых орудий, включая новейшие "Тигр" и "Пантера", на которые фюрер германского народа рассчитывал особенно.

Ободрав и оголив все, перебросив даже часть самолетов ПВО самой Германии, собрали три тысячи сто самолетов. Цейтцлер и Манштейн, хорошенько обсудив сложившиеся обстоятельства, пришли к мнению, что, по достижении успеха, авиацию можно будет и вернуть по месту назначения, а если успех не будет достигнут за десять-пятнадцать дней, то и авиация будет, в общем, без надобности, и им самим будет все равно.

Как будто, все было сделано правильно, но Манштейна не то, что расстраивало, а буквально угнетало одно обстоятельство: он практически ничего не мог узнать о противостоящем противнике, тогда как огромные "черные коровы", как называли их летчики, буквально висели и над его передним краем, и над тылами, включая довольно глубокие. И с этим он не мог поделать ничего. Специалисты по радио говорили, что они, помимо всего прочего, якобы испускают локаторное излучение, но и оно использует слишком короткие волны, они не могут его заглушить. Оставалось рассчитывать только на грубую силу, мастерство командиров тактического звена и исключительную доблесть германских солдат. Теперь, после минувшей зимы, они очень ясно осознавали, что будет, если они дрогнут.

Пауза… настораживала, но, к сожалению, в тех условиях была совершенно необходимой. Да, русские с упорством муравьев зарываются в землю, гонят на фронт все новые стада пушечного мяса и стальные стаи танков, но вот раньше собрать ударный кулак после весны было, разумеется, совершенно невозможно. Риск, конечно, но вот надежного решения у них, к сожалению, не было.

Командовать на северном фасе был назначен Вальтер Модель. Он не высказывал своего мнения, но "вся эта затея" ему откровенно не нравилась. Он не смог бы объяснить, — почему. Величайший мастер стратегической обороны, среди своих он любил говорить, что у него нервная спина: всегда-де безошибочно чувствует, когда кто-нибудь в нее целится или даже просто смотрит слишком пристально. Так вот сейчас – целились, и он никак не мог сообразить: кто именно и откуда? Что-то было не так даже и помимо явно авантюрного характера наступления против самого сильного места обороны противника, — да какого там "противника", безжалостного и беспощадного врага, который этого наступления ждет. Он не пытался спорить только по причине того, что отчетливо понимал: единственной реальной альтернативой такой попытки были переговоры о мире. А поскольку договариваться не станут, то, соответственно, — капитуляция. Таких вопросов он не решал и решать не хотел, поэтому оставался один вариант. Он – не понимал.

Понимал фюрер. Не то, что понимал, а всем существом ощущал глубочайший смысл и исключительное значение предстоящего. Но, может быть, именно поэтому носитель величайшего понта со времен Наполеона не смог бы объяснить этого своего понимания. Даже при всем своем ораторском даре. Он лучше всех в мире знал и чувствовал и все тончайшие нюансы, и все невероятное могущество наглого нахрапа. Это, действительно, совершенно необходимый компонент и эффективной политики, и победоносного военного дела. Вот только не единственный.

Понимал Манштейн, но вовсе по-другому, как чуждое, находящееся вовне и наблюдаемое со стороны явление. Поэтому мог объяснить: существовала некоторая надежда страшным, адским, никогда не слыханным ударом сломить дух Красной Армии, как это получалось и в 41-м, и в 42-м. Чтобы, наконец, отчаялись и впали в уныние, проиграв в очередной раз. Без железа, числа и выучки не победить, факт, но без готовности сдохнуть для выполнения дела ТАКОГО врага не победить тем более. Тот, кто абсолютизирует "большие батальоны", ничего не понимает в искусстве войны. У него были самые лучшие солдаты всех времен и народов, потому что готовность эта у них присутствовала всегда и вопреки всему. Русские были не столь предсказуемы, в этом была их сила, но и не меньшая слабость. Потому что "непредсказуемость" — это, конечно, и неожиданность, но и ненадежность тоже. В определенных рамках, к сожалению. Не сломаются ведь.

Понимал Сталин. Понимал постольку, поскольку понял Гитлера и настолько, насколько его понял: он готов усраться для того, чтобы доказать свою крутость, потому что принципиально не способен быть никем, кроме Героя и Победоносного Вождя. Это его, персональная ловушка, из которой он никуда не денется. Поэтому его поведение легко предсказать.

А вот Модель не понимал. С чисто военной, штабной точки зрения это был откровенно слабый план.

Вечером двадцать девятого мая перебежчик, капрал Мрожек, из одной из тыловых служб дивизии "Великая Германия", показал, что поступившую на склад повышенную порцию шнапса предстоит выдать всем войскам первого эшелона ночью на 1-е июня. У него все родные погибли в деревне, некогда называвшейся Лидице, и поэтому он рассказал про шнапс и еще ряд интересных подробностей.

Собственно говоря, было очень похоже на правду, по штабным прикидкам тоже получалось с двадцать девятого – по третье, но перебежчикам традиционно не верили: это был еще более древний трюк, чем труп "штабного офицера" с подробным планом наступления в планшете: о чем-то таком писал уже Гомер.

Поэтому разведчики шарили изо всех сил, а немцы береглись, показывая совсем неплохое умение. Но вот у лейтенанта Карпова все-таки получилось. Он приволок полузадушенного унтершарфюрера вечером тридцатого, и следом снова отправлен в поиск с напутствием на этот раз добыть офицера. У Володи на языке вертелось естественное: "Манштейн подойдет?" — но его жизненная школа учила держать язык за зубами особенно надежно. Тем более, что инструктировавший его особист неоднократно намекал на троцкистское прошлое и вредительство разведчика.

Он пригнал штурмового сапера в звании фельдфебеля, по дороге раздумывая, что будет врать по поводу такого нарушения приказа, но, благополучно доставив языка, убедился, что военным людям вокруг, в общем, не до него. Потому что наступает момент, когда буквально всем становится ясно: утром. И никому не нужны уже ни сапер, ни артиллерист, ни, по большому счету, оберст с штандартенфюрером.

Ночью на передовые позиции германской армии и на ближние тылы опустился тяжелый, мягкий гул, кое-кому здесь уже знакомый. Если б не отчаянный авантюризм двух высших офицеров вермахта, если б не пятнадцать полков опытных пилотов ПВО Германии, умеющих сбивать по ночам тяжелые бомбардировщики британцев, уже этот этап мог закончиться катастрофой. Тяжелые бомбардировщики русских, снова собранные воедино, несли почти исключительно специальные бомбы. И без того на забитых эшелонами железнодорожных станциях под Винницей погибли тысячи людей и колоссальное количество техники и имущества. Это напоминало злое колдовство: ночь освещалась призрачной от страшной температуры вспышкой, и на земле прекращалось всяческое движение. Пострадали крайне серьезно многие части, вообще же советскому командованию не удалось определиться с ключевым пунктом, концентрированное воздействие на который дало бы решающий эффект. Об эффекте можно сказать следующее: ни в коем случае не проценты. Их доли, от силы. Возможно, что в данной ситуации "убойных" мест просто не было, как не бывает особо уязвимых мест в тысячелетних римских мостах: каждую часть надо взрывать по отдельности. Изобилие примерно равноценных целей значительно снизило эффект, но главное, — ясная, лунная ночь. И поднявшиеся в небо пилоты глубинной ПВО на высотных модификациях истребителей. Промышленность рейха, вытянув из себя все жилы, практически полностью обновила авиатехнику фронтовых частей и ПВО первой линии. Не был сбит ни один "Т-10" медленно плывущий на четырнадцатикилометровой высоте. Уцелела та половина "Т-6", на которых успели модифицировать движки, снабдив их турбонаддувом. Восемьдесят процентов остальных тяжелых машин дальнебомбардировочной авиация оказались сбиты или тяжело повреждены. Эту ночь можно считать, своего рода, чертой: после нее боевое применение старых моделей дальних и тяжелых бомбардировщиков было прекращено. Но этот погром нельзя считать даже эпилогом Винницко-Житомирской Стратегической Оборонительной операции, более известной, как Винницкое Побоище.