Станислав Гагарин - Страшный суд

Едва я принял из рук моего верного соратника привезенную им книгу, то понял сразу: Собрание сочинений получилось… Конечно, еще впереди главные заботы и хлопоты, ведь появился на свет только первыйтом, но ведь недаром придумано народом: почин дороже денег. Будут, будут и второй том, и третий, и надцатый.Будет и тридцатый: ибо прикинули мы с Галей Поповой, повторяю, и пришли к выводу: двух дюжин книг для того, что налопатил Станислав Гагарин, не хватит…

Тридцать так тридцать! Я не стал брать в голову будущие проблемы, и, порадовавшись первенцу немного, укоротил душевную праздничность и принялся дописывать «Страшный Суд».

В Переделкине мне понравилось. Устроили меня в старом корпусе, где удобства в коридоре, несуразную четырнадцатую комнату я сменил на двадцать первую, хотя и поменьше, но более приемистую к присущему мне ладному психическому пространству. Но и здесь я не задержался. Директор Дома творчества, Александр Алексеевич Николаев — дай Бог здоровья ему! — помог мне перебраться в новый корпус, где три года назад я тянулуже один срок и писал тогда сценарий фильма «Парни из морской пехоты», а также «Стулья для России» — ответ Солженицыну.

Поселили меня в нумере сто двадцать втором, на нижнем этаже, толково здесь все, удобно, достаточно просторно и, разумеется, тихо. Только и писать… Да и Отца народов можно принять, если Сталин захочет появиться здесь сам, но могет быть и так, что вождь вызовет меня на явку в Москву, Одинцово с Власихой или то же Солнцево, кварталы которого раскинулись за полотном железной дороги.

Я много гулял по окрестностям, косился на писательские дачи, укрытые за высокими заборами гектарные участки строевого леса, ходил на платформу Переделкино за яблоками и грушами, молча, не вступая в разговоры с соседями, съедал литфондовские обеды и ужины, много читал, но и на сочинительскую работу оставалось время тоже.

Задним числом я записывал события, уже произошедшие, в частности про визит Вещего Олега, с которым мы толково посудачили о великом открытии Льва Гумилева.

Через несколько дней приехал давнишний мой знакомец, поэт Александр Говоров, и теперь мы стали разгуливать по переделкинским пенатам вдвоем.

Прожив несколько дней в Переделкине в ожидании встречи с вождем, я не раз и не два проникался чувством искренней благодарности к Иосифу Виссарионовичу за то, что предписал мне явиться именно в Дом творчества. Мне вдруг представилось логичным и духовно обоснованным писать о Конце Света именно здесь, в знаменитых литературных местах, так или иначе осененных музой, пусть и была сия муза для некоторых обитателей дачного городка не воздушной призрачной красавицей Девой, а грубой и циничной хамкой-бандершей из номенклатурного литсекретарского буфета.

— Навозну кучу разрывая, — сообщил во время оно Иван Андреевич Крылов, — петух нашел жемчужное зерно…

Далее сюжет бессмертной басни двигался в ином русле, но вышеприведенную строчку я вспомнил, когда подумал о том, что она так кстати в связи с тем, что именно в Переделкине я открыл для себя поэта Сашу Говорова, положив для себя обязательно познакомить его при случае с Отцом народов.

Если, разумеется, тот явится в Переделкино…

Но Сталина не было.

Я съездил в Москву, чтобы получить 5 ноября премию МВД России, принял множество поздравлений. 19 ноября был с Верой и Дурандиным в концертном зале «Россия» на ментовском празднике, еще раз порадовался выходу в свет первого тома Собрания сочинений Станислава Гагарина, прихватил в Переделкино экземпляр, чтобы подарить вождю, прошел день одиннадцатого ноября, резво пробежало двенадцатое, оставалось всего пять минут до полуночи, когда я вывел на листе бумаги вот эти строки, а Сталина не было.

Я уже подумывал о том, что встреча не состоится, хотя мой приезд в здешний Дом творчества вовсе не был напрасным, он делает возможным пропитать окончание романа непередаваемым сочинительским воздухом знаменитого края, и даже мимолетные встречи с бравым суперморяком Юрием Тарским, разведчиком и китаистом, предоставившим в мое распоряжение десятка два не известных мне значений китайского слова хуй,русофилом Раулем Мир-Хайдаровым, милым автором исторических баек Сергеем Алексеевым, московским шакеспеаромЛьвом Корсунским, беспричинно, но перманентно ненавидящим меня Виктором Устьянцевым, сидящей со мною за столом прибалтийской супругой Радия Фиша, целой ордой средних азиатов, прибывших спасаться в Россию, которую они в последние годы кляли последними словами, похмельным поэтом с украинской фамилией, успевшим обратиться ко мне с попыткой выклянчить денег на поправкуголовы бутылкой сухенчикаи назвавшего меня при этом Сергеем Ивановичем, поэтом Николаем Доризо, одинцовским земляком Львом Перепановым, и обросшимгустой бородой младшим братом Вайнером — привычный колорит Писдома и кулуаров резиденций с улицы Воровского и Комсомольского проспекта, перенесенный в Подмосковье — обязаны были на особицу подсветить финальные главы романов «Гитлер в нашем доме» и «Конец Света», составляющих вкупе «Страшный Суд».

Хорошо, конечно, что я приехал в Переделкино, но где же товарищ Сталин?

Одинокий Моряк посмотрел на часы. Прошло уже двенадцать минут новых суток, наступило 13 ноября 1993 года, но вождя как не было, так и нет.

«Утро вечера мудренее», — однозначно решил Станислав Гагарин и оставил письменный стол.

…Снилась Папе Стиву некая фуйня.

Обычно я не записываю снов, хотя видятся мне порой удивительные сны. Снятся обычно цветные картины, бывает, летаю во сне, часто вижу работников собственной фирмы, женщины мне снятся гораздо чаще, впрочем, сие не мудрено, ибо их у меня впятеро больше, нежели особей сильного пола.

Вот все Наде Бубновой собираюсь рассказать, как весьма интересномне приснилась, а Надя смеется и говорит:

— Все обижаете и обижаете, Василий Иванович…

По моим прикидкам ближе к утру, перед самым пробуждением привиделся мне картофельный пирог с мясом, который следовало отнести в некое место, и Папа Стив ломал голову над тем, как удобнее завернуть пирог так, чтобы пирог не разломился и мясной фарш не просыпался из непрочной картофельной оболочки.

Вот такая хренотень мне приснилась, когда я добил уже в постели роман англичанина Дика Френсиса «Испытай себя», затем в тщетных попытках уснуть начал исследовать диссидентскую фигню некоего Юрия Дружинова «Ангелы на острие иглы», бросил, взялся за роман Александра Зиновьева «Смута», возмутился потоками грязи, которой мюнхенский инакомыслящий обливает недавнюю нашу действительность, плюнул на удравших за рубеж мудаков, их услужливо печатают, в том числе и так называемые патриотические издания — во козлы! — повернулся на бок и отпал до восьми утра.