Максим Шейко - Мир за гранью войны

Ганс, втиснувшись под корягу, видимо принесенную сюда весенним половодьем, окликнул, приникшего к оптическому прицелу, пулеметчика:

— Засек гада?

— Нет.

— Ладно, сейчас разберемся.

Нойнер еще раз посмотрел на распростертое тело Крооса, стараясь прикинуть, как оно располагалось перед попаданием, затем добавил в свою мысленную схему место гибели радиста, после чего взялся за бинокль и, приникнув к окулярам, принялся методично прочесывать взглядом заросли противоположного берега.

— Сейчас ты получишь свое, зараза.

На восточном берегу легла очередная серия разрывов и что-то в только что тщательно осмотренных кустах неуловимо изменилось. Ганс буквально впился глазами в привлекший его внимание кусочек, посеченных осколками, зарослей.

— Ага, попался, arschloch! Порубленные кусты, лево двадцать от той промоины, которую только что накрыли.

Конец фразы Нойнера потонул в грохоте длинной пулеметной очереди. В бинокль было отчетливо видно, как сыплются на землю кусочки, покрошенной тяжелыми пулями лозы, как взлетает легкими фонтанчиками снег. Затем в сторону отлетела, сорванная шапка. Готово!

Ганс быстро рванул к основной части бойцов.

— Отходим!

Через несколько минут он уже наблюдал, как сильно поредевшие остатки его роты, ломятся через открытое пространство к небольшому осиннику, с которого начиналась их неудачная атака. Солдаты молча и сосредоточенно перли по снегу к спасительным деревьям, волоча на себе раненных. Бегущий в авангарде, Геро тащил рацию. Ганс подгонял сзади отстающих. За ним отступал только арьергардный второй взвод во главе с Куно. Зенитки продолжали методично накрывать пулеметные позиции русских на противоположном берегу, обеспечивая отход. Русская минометная батарея возобновила обстрел, однако на этот раз он был совсем редким, да и не очень прицельным. Видимо, в отличие от береговых зарослей, поле за ними русские не пристреляли, да и особого изобилия лишних боеприпасов у них не наблюдалось.

Близкий разрыв за спиной заставил инстинктивно пригнуться, в спину ощутимо ударило, а в следующий момент ноги почему-то подвернулись и Ганс с размаху полетел носом в снег. Попытался сразу вскочить, но тело слушалось как-то плохо, что-то было не так. А через секунду пришла боль. И больше уже не отступала.

Когда его на ходу подхватили за ремни амуниции двое бойцов из подоспевшего взвода Клинсманна и быстро потащили к вожделенному леску, Ганс честно пытался перебирать волочившимися по земле ногами, но получалось не очень. Мешали боль и внезапно навалившаяся слабость. А еще куда-то исчезли все мысли — в голове бушевала лишь дикая ярость, преходящая в ослепляющую ненависть ко всему живому.

— Дайте только добраться хоть до кого-нибудь, и тогда всем чертям в аду станет тошно! — Эта мысль, внезапно всплывшая из затуманенных болью глубин разума, была последней, перед тем как сознание окончательно померкло.

После того памятного январского боя, Нойнера таки вытащили из под обстрела и доставили в ближайший дивизионный госпиталь. Не смотря на жутковатый вид, рана оказалась поверхностной (ребра и плевра практически не пострадали), хотя и привела к серьезной кровопотере. Так что операция свелась к выковыриванию у него из спины довольно приличного куска сталистого чугуна, застрявшего в левой лопатке, и зашивании порванных спинных мышц. После этого началось долгое и мучительное путешествие на санитарных машинах в армейский госпиталь, расположенный в Харькове.

Анализируя впоследствии свои воспоминания, Ганс неизменно приходил к выводу, что первый визит в этот город по всем ощущениям был не в пример приятнее — в этом Ганс был абсолютно уверен, не смотря на то, что большую часть первой поездки он проспал. Вернее именно поэтому. Потому что за все время езды на санитарном транспорте, поспать ему толком не удалось ни разу — уж очень сильно (и всегда не вовремя) болела попорченная спина.

Зато в Харькове за него взялись сразу и всерьез. Основой лечения были регулярные перевязки (дважды в день), с обязательным отдиранием присохших бинтов, и ударные дозы новомодного белого стрептоцида, вводимого внутрь организма самыми разнообразными способами. Оберштурмфюрер героически сносил все эти издевательства, хотя по вечерам ему и хотелось немного повыть на зависть всем волкам в лесу, благо как раз начиналось полнолуние…

Были, впрочем, в госпитальной жизни и положительные стороны. Во-первых, Ганс наконец-то выспался. Во-вторых — отъелся. Собственно, на этом список положительных моментов, связанных с пребыванием в госпитале заканчивался, так как приятные бытовые мелочи, вроде чистого белья, электрического освещения и ватерклозета, впечатляли не сильно, поскольку с лихвой компенсировались необходимостью лежать только на здоровом правом боку и все время следить за своими движениями, чтобы ненароком не потревожить не закрывшуюся рану на спине.

Тем не менее, обилие комфорта и правильный режим делали свое дело — молодой организм выздоравливал прямо на глазах. Стрептоцид также оправдал возложенные ожидания, не допустив никакого воспаления. Ганс стремительно шел на поправку и рассчитывал уже к началу февраля вернуться в свой батальон, однако, в предполагаемый ход событий вмешался force majeure [78] Force majeure (фр.) — форс мажор, непредсказуемое событие, не зависящее от действий сторон. , возникший в середине января.

Через неделю после прибытия в Харьков, лечение внезапно стало давать резкие побочные эффекты: появились головокружение, тошнота, рвота… Вдобавок ко всему резко упало содержание лейкоцитов в крови — началась лейкопения. Врач, не долго думая, приписал этот эффект усиленному применению стрептоцида и тут же прекратил его выдачу. Головокружение, тошнота, рвота и понос прошли. Но теперь Ганс ходил вялый и бледный, чувствуя себя при этом как выжатый лимон. Рана заживала медленно, хотя гноя почти не было. Создавалось ощущение, что иммунитет, беспощадно и эффективно давивший на корню любые инфекции и простуды в суровых фронтовых условиях, попав в тепличные условия стационарного госпиталя, несколько растерялся и взял тайм аут.

Поскольку выздоровление откладывалось, а поток вновь поступающих раненных не прекращался, то госпитальное начальство вполне логично решило перевести Ганса подальше в тыл, освободив место в прифронтовом госпитале для новых пациентов. Дополнительным основанием для перевода послужило также и не стандартное протекание болезни, которое связывалось врачами с использованием нового и еще не до конца изученного вида стрептоцида. Поэтому решено было не просто отправить необычного больного подальше в тыл, а определить его в одну из университетских клиник для дополнительного изучения обстоятельств и последствий применения передового препарата. Таким вот образом 22-го января 1942 года оберштурмфюрера Нойнера отправили в Германию для дальнейшего излечения.