Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…

— Не знаю…

— Прими это как данность! Вот лучше расскажи мне — с чего это ты сидишь с книжкой поэта-романтика и мечтаешь непонятно о чем?

— Я не мечтаю, — неожиданно покраснел Литус. — Я думал об Эльзе…

— Похвально! Лучше думай об этой милой барышне, а не о превратностях судьбы!

— Ты считаешь ее милой? — встрепенулся Генрих.

— Ну да! Хотя, признаться, я не шибко ее разглядывал, да и вуаль закрывала половину лица…

— Когда они с Анной Леопольдовной сегодня были здесь, мне показалось, что у нее улыбка ангела…

— Да-а-а…

По пути домой, когда мы с Савкой тряслись в пролетке, я думал о том, как все в жизни переплетено. Иван Карлович погиб, а Генрих влюбился…

Кстати, надо будет найти краснодеревщика и заказать трость для Литуса. Не прощу себе, если такой подарок преподнесет ему кто-нибудь другой!

Хм… Гравер тоже нужен, однако!

По утрам я делаю гимнастику.

Сначала разминка, а потом наклоны, отжимания, упражнения на пресс — и под конец гири. Организм надо укреплять! Жаль только, что пробежки здесь не приняты, — не поймут-с!

Как раз когда я совершал вторую группу отжиманий, за дверью происходил интереснейший разговор. Мой младший брат Федечка постоянно донимал Савку просьбами рассказать о войне, и вот теперь я стал свидетелем одного такого разговора:

— Савва, ну расскажи — как вы германцев били?

— Известно как, Федор Алексаныч! Крепко мы их били!

— А братец в них стрелял?

— А как же? Стрелял! Еще как… И из браунинга своего стрелял, и из «парабела», и из пулемета, и из «траншейки»…

— А что такое «траншейка»?

— Это, Федор Алексаныч, ружье такое дробовое. Чтобы, стало быть, картечью стрелять. Ежели в окопе, то как метлой все подметает…

— А в рукопашную вы с шашками ходили?

— Не-эт! При полевой форме шашка не положена — неудобная она, длинная, цепляется за все… Мы ж не казаки — это им с коня шашкой шуровать сподручнее!

— А как же тогда в рукопашную?

— А это, Федор Алексаныч, кто как! Кто со штыком, кто с топором, кто с лопаткою… Или с бебутом навроде моего… Эвона у нас один гренадер — и вовсе немаков гранатой по головам тюкал.

— Гранатой? Она же взорвется!

— А с чего ей взрываться-то? В германской гранате запал с теркой — она за просто так не взрывается! И обух у нее ухватистый — как кистенем можно вдарить!

— Савва, а запал с теркой — это как?

— Ну Федор Алексаныч, это как спичкой черкануть, но токмо у гранаты внутрях. Там веревка с шариком особая есть!

За завтраком мама сделала мне замечание:

— Саша, этот твой «Сyclope terrible» рассказывает Федечке отвратительные вещи… Сделай ему, пожалуйста, замечание!

— Мама, этот, как ты выразилась, Ужасный Циклоп меня тяжелораненого вынес на себе. Он мне столько раз в бою жизнь спасал… — Я стиснул зубы, дабы не наговорить лишнего. — В общем, если бы не он — мы бы с тобой сейчас не разговаривали!

Мать поджала губы и настойчиво постучала ножом по тарелке:

— Ульяна, почему опять скатерть несвежая?

— Хорошо, мама, я попрошу Савву не рассказывать Федечке историй с фронта! — согласился я лишь потому, что ни в чем не повинную горничную ждала бы хорошая взбучка, ибо подобным образом моя матушка указывала мне на то, что возражения неприемлемы.

Когда Савка зашел ко мне в комнату, принеся начищенные сапоги, я решился наконец сделать то, что давно собирался.

— Постой-ка! — окликнул я его. Достал из комода желтую кожаную кобуру и торжественно вручил опешившему парню: — Держи, Савка! Это тебе подарок от меня!

Я долго маялся, размышляя, как мне отблагодарить этого замечательного человека за все то, что он для меня сделал и продолжает делать до сих пор. Когда же возникла необходимость сделать подарочную трость для Генриха, то решение пришло само собой — наградное оружие с гравировкой.

В кобуре был тот самый наган сорокового калибра, что я разглядывал в первые дни пребывания в этом теле. Теперь револьвер был украшен гравировкой: «Ефрейтору Мышкину С. К. за спасение командира. 16 iюня 1917 г.»

Второе декабря 1917 года было воскресенье.

Вчера у меня было ночное дежурство по батальону, так что сегодня до полудня — выходной. Поскольку я ничтоже сумняшеся выдрыхся «на работе», собственно, в процессе самого дежурства, то мы с Савкой отправились к краснодеревщику забирать подарок для Генриха.

Мастер не подвел: шафт трости был выполнен из ореха, серебряная Т-образная рукоять с насечкой удобно ложилась в руку. На ладонь ниже ручки — серебряное кольцо с дарственной надписью: «Генриху Литусу на добрую память.1917 г.».

Расплатившись, я забрал презент, упакованный в особый картонный тубус, и вышел на улицу, где меня ожидал Савка с нанятым извозчиком. Москва уже покрылась пушистым снежным ковром, и теперь основным транспортным средством стали санки.

На перекрестке метался мальчишка-газетчик в облезлом малахае:

— «Русское слово»! «Русское слово»! Ежедневная газета «Русское слово»! Последние новости с фронта. Вооруженные беспорядки в Берлине. Мятеж германских матросов в Киле! «Русское слово»! Свежайший выпуск!

— Чего? — вслух пробормотал я. — Какой, на фиг, мятеж? Еще год как минимум… — И, чуть опомнившись, закричал газетчику: — Эй, ну-ка поди сюда!

— Свежие новости, ваше благородие! «Русское слово»! — Мальчик сунул мне свернутую газету и, получив свою монетку, побежал дальше, выкрикивая: — «Русское слово»! «Русское слово»!

— Гони в Грузинский на Земляном валу, — буркнул я вознице и, торопливо развернув газетный лист, впился глазами в передовицу.

Так-с. Что тут у нас? На Западном фронте без перемен. Экстренное заседание правительства. Всякая хрень. Ага! Вот оно: «Как сообщает „Таймс“, в Киле произошел вооруженный мятеж нижних чинов кайзеровского флота. Есть убитые и раненые. В Берлине беспорядки среди рабочих. Происходят столкновения с полицией и военными. Погромы на складах продовольствия».

Ух ты! Ну прям февраль 1917 года в той, другой России.

Не то чтобы я был сильно удивлен — ведь беспорядки, забастовки и акции открытого неповиновения в разных регионах Германии происходили еще с 15-го года. Голод, увеличение налогов, ограничение прав и свобод, рабская эксплуатация в условиях военной экономики, чудовищные жертвы на фронтах — все это привело к социальному взрыву в ноябре 1918 года. Хотя историки всегда считали, что основное влияние оказала успешная социалистическая революция в России.

Теперь же, если верить газете, события ускорились, причем явно не без помощи извне. Я в свое время немножко читал про эту самую «Ноябрьскую революцию 1918 года». Странная она была. По-немецки аккуратная и дисциплинированная. Никакой тебе «дубины народного гнева» — все чинно, хотя и не без эксцессов. Создали советы, усилили профсоюзы и решили жить дальше по-новому.