Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

Дети боярские не внимали никаким челобитным. Не имея за душой ни денги и чувствуя непрочность свою на земле, они, чтобы как-нибудь поправить дела, не задумываясь, продавали богатым соседям людишек целыми пачками.

Раньше, при князьях-боярах, были у холопей и избы, и крохотные наделы, которые кормили их хоть в осенние месяцы, строго заведённым порядком шла подневольная жизнь, и у каждого в груди таилась надежда попасть когда-нибудь в милость к господарю. А пришли служилые — и сразу рухнули эти рабьи надежды, и ничего не осталось, как у бездомного пса.

Высокородные с наслаждением наблюдали за новой жизнью и злорадствовали:

— То всё от Бога идёт. Поглазеют ужотко людишки, како под рукою у страдника!

Всё чаще выслушивали они печалования холопей; не раздумывая, отпускали им семена на посев, щедро дарили им льготы и смотрели сквозь пальцы на такие дела, за которые в былое время карали бы смертью.

Крестьяне толпами переходили к боярам. Но и здесь не находили спасенья. Стрельцы гнали их назад, предавая по пути, в острастку другим, жестоким пыткам.

Отчаявшись, холопи бежали в леса и там рыскали изголодавшимся зверьём в тщетных поисках пропитания.

Не стало проезда торговым караванам и служилым людям на широких дорогах. Разбойные шайки, одетые в остатки рогож и лохмотья, осмелели от голода и, вступали в открытый бой со стрельцами и ратниками.

Воевода запретил убивать полоненных. Их свозили в губу и там всенародно пытали.

С каждым днём грозней разрастались разбойничьи ватаги.

Среди ночи вдруг вспыхивали в разных концах губы зарницы пожарищ. Разбойники в суматохе нападали на амбары, с воем набрасывались на зерно и, нагрузившись тяжеловесными кулями, исчезали в непроходимых трущобах.

В церквах шли непрерывные службы. Попы кропили святою водою поля, луга и селения, тщетно пытаясь изгнать этим мор.

Дороги были завалены мертвецами и умирающими. Их подбирали стрельцы и сбрасывали в заготовленные могилы.

Дьяк Микита Угорь на крылечке своей избы выслушивал ходоков из бывшей вотчины Прозоровского.

— Не токмо тягла не утаили, сами себя потеряли.

Угорь ткнулся щекою в ладонь и сочувственно поглядел на измождённых людишек.

— Нету тягла, выходит?

— Нету, родимой! Бог нам сведок!

Поводив по земле веткой черёмухи, дьяк перевёл в небо блаженный свой взгляд.

— Слыхивал яз, что в слободе, у вотчины князь-боярина Симеона, кречетники добрых гусей позавели.

Один из ходоков торопливо вскочил.

— Ворох доставим! Миром всем на тех кречетников выйдем!

Микита приложил руку к груди и застенчиво потупился:

— Мне единого… Отведать бы токмо…

Он помолчал и чуть слышно прибавил:

— А с тяглом пообождем.

Отбивая поклон за поклоном, счастливые, пятились холопи к тыну.

Они уже были на улице, когда Угорь окликнул их:

— Ведь эка — запамятовал. Гуся-то в масле изжарили бы (он еле сдержал клокочущий в груди смех) да начинили бы его не говяжей начинкой, а медною.

Ходоки недоумевающе переглянулись.

— Аль сказываю не складно?

И, почёсываясь сладко об угол избы:

— Казною бы денежной того гуся начинили.

Собрав на лугу всю деревню, ходоки рассказали о требовании дьяка.

— Авось и впрямь заткнём ему пузо гусем тем, — предложил неуверенно один из крестьян.

На него набросились с кулаками.

— Не впервой нам посулы Микиты! Нынче ему гусь полюбился, к завтрему ягнёнок занадобится.

Спор разгорался. Визгливые бабы причитали, точно над покойниками, и упрашивали мужей отказаться от похода на слободу, где ждут их пищали, пушки и стрелы.

Ложился вечер. Из-за ракит, что склонились дремотно над рекой, выглянул месяц, запорошил серебряной пылью темнеющий лес и лёг мёртвым румянцем на тихой глади воды.

Из-за кургана матовым призраком вынырнул всадник.

— Князь Симеон… — узнали холопи и растерянно отступили к деревне.

Старик ходок неожиданно оживился.

— А не бить ли челом боярину на Угря?

Гордо переступал по тающей в лунных тенях дороге дородный конь. Склонив на грудь голову, потряхивался в седле Ряполовский. За ним трусили на клячонках холопи.

— Тужит. С туги прохлаждается, — сокрушённо вздохнули бабы.

— Затужишь, коли ныне и род не в род, и господарство не в господарство, — поддакнул старик и перекрестился.

— Тьфу! — зло сплюнул приземистый мужичонка. — И откель у них така заботушка об отечестве княжеском?

Старик окрысился.

— Ныне-то краше тебе, при служилых?!

— А и не краше — едина стать! И с желчным ехидством спорщик ткнул рукой в сторону боярской усадьбы: — Хлеба-то небось колико было? Куда подевал? — Он свирепел с каждым словом, смешно подёргивал головой и, перебегая от одного к другому, брызгал слюною в лицо: — Бога бы вспомянули! Отпустили бы бояре те хлебушка! Людишки мрут, а они дорожатся! Дождутся ужо! Не яз буду — дождутся!

Заметив холопей, Ряполовский пришпорил коня. Толпа упала ниц.

— Покажи милость, выслушай смердов!

Симеон приказал всем подняться.

— Обсказывайте, на что печалуетесь.

Ходоки передали разговор свой с Угрём.

Симеон затеребил взволнованно бороду и с горечью подумал:

«При Василии Иоанновиче попечаловались бы вы князь-боярину на царёвых дьяков».

Но, едва выслушав холопей, гневно потряс кулаками:

— Изведут вас те дьяки да дети боярские!

— Изведут, господарь!.. — ответила хором толпа. Подавив двумя пальцами нос, князь грузно навалился на тиуна и сполз с коня.

— Коли любо вам слово боярское, — уповайте на милость Божию да не шевелите перстом для того дьяка.

В толпе зашушукались недоверчиво и заспорили.

— А не подашь ему мшела — изведёт.

Ряполовский сердито шлёпнул себя по обвислому животу.

— Думка была у меня после Сретенья [83] Сретенье — 2 (15) февраля, Сресение Господне. Праздник служит границею между зимой и весною, отсюда его название— Сретение (встреча двух времён года). на Москве быть. Да, видно, утресь же укачу. — Ободряюще похлопав старика по спине, он сунул ему руку для поцелуя и взобрался на коня. — В думе, в очи царю поведаю, како дьяки людишек изводят неслыханно.

— Обскажи ты царю…

— И обскажу!

Всю ночь не спал Симеон, кропотливо обдумывая каждое слово, которое скажет царю в присутствии всех Загряжских и Биркиных.

«Пускай-ко прознает, како при страдниках! Пускай похвалится, что возлюбленные старосты его из худородных мене чинят людишкам убытков, нежели мы, господари».

Под утро он забылся. Сквозь сон почудилось, будто кто-то задвигал столом.

Приоткрыв смежающиеся глаза, князь похолодел от ужаса: перед ним стоял Грозный.

— Тужишь? — тихо спросил царь и оттопырил кверху клинышек бороды.