Иван Петров - И.В.С.

В стране идет обоюдное истребление, уничтожение себе подобных. Равнодушное, как ответ на заданный для проформы вопрос. Ты меня спросил, а я тебя убил. Убить так же просто, как ответить, это тоже ответ. И жадное терзание тел в отдельных случаях, изощренные казни, наслаждение муками жертв. Похвальба, истинные дети дьявола. Крушение морали, сопровождаемое иступленным, сознательным, демонстративным отрицанием всяческих правил и норм, связывающих человека. Изнасиловать и истерзать ребенка. Не просто убить оппонента, а замучить его, долго, напоказ. Отрубить голову, попивая вино, без всякой брезгливости к запаху и отвратительному состоянию останков.

И тупая, безысходная покорность жертв — тех, кто не прошел обряд инициации новым знанием, кто не опален диким противостоянием войны. Покорность римских патрициев, поколениями поставлявших чиновников гражданского общества, не державших в руках меча, с детства практиковавшихся в искусстве произнесения речей на подиуме, знатоков юстиции, перед занесенной над головой корявой дубиной невежественного германца, гордо вскидывающих взгляд, натягивая кожу на горле под франкским мечом.

Да, сравниваю. И тогда, и сейчас. Все они — мой народ. Люди были лучше. То, что делает человека человеком, присутствовало в них в большей мере. Чистота души, душевность. От отца к сыну, из поколения в поколение. Племя прививало мораль. Она впитывалась с молоком матери. Хотел сказать — шло воспитание, но о каком воспитании могла идти речь? Разве что — личным примером. Как звериный детеныш знает от рождения все, что ему необходимо для выживания. Инстинкт! Да, пожалуй, это был инстинкт человеческого рода. То, без чего мы бы не выжили, как вид. Перечислить этот свод правил невозможно, столько деталей, нюансов. Но основная масса людей жила в соответствии с этим сводом с рождения, росла, растила своих детей, внуков, а экземпляры со сбитым генотипом отбраковывались на ранней стадии.

Жарко, все-таки. Пришлось снять шинель. Никаких вещей с собой брать не стал, одел что поновее. Чемоданы не люблю, руки должны быть свободны, а вещьмешок… Еще бы узелок на палочку и — вон из Москвы. Долгие проводы — лишние слезы. Не к месту, но к настроению…

Приехав с утра на Казанский вокзал, наша изготовившаяся к путешествию троица никакой информации об отправке поездов на Царицын не обнаружила. Ни наглядной, ни устной. Лишь портреты Ленина и Троцкого, украшавшие фронтон здания, твердым взглядом указывали путь будущим поколениям. Вам туда!

Народу на перронах и вокруг вокзала было относительно много, но заполошной беготни с воплями, плачем, ронянием багажа, сопровождающей намечающийся отход состава, абсолютно не наблюдалось. Основная масса отбывающих плотно расположилась по всему околовокзальному пространству, пуская корни, лишь некоторые граждане шлялись между кучами стерегомого барахла в поисках кипяточка и удовлетворения прочих прозаических надобностей. С отъездом ничего не намечалось. Никуда. Все тупо ждали. Усадив молодежь на вещички на разысканное пустующее место в начале перрона, я минут десять пошатался вокруг, задавая всем подряд дурацкий вопрос — Вы не знаете?.. Не знали, а меня и знать не хотели. Ни одного представителя железнодорожного ведомства поймать не удалось и, выдав молодым людям указание сидеть и не разбегаться, я двинул в здание вокзала, прямо к самому главному местному начальнику.

Опыт путешествий в этом времени у меня кой-какой имеется. Покатался уже на всяческие переговоры. Разберусь. Один только раз мой переезд из Петербурга в Москву готовил Бонч, как управделами Совнаркома. Он же был назначен инициатором решения о временном переносе столицы. Тайна сия великая есть, окромя Ленина и Бонча — никому! Нигугу! С середины февраля пол-города обсуждали намечающееся событие, ведь золотой запас вывозим. Это же Бонч!

А как? А когда? А каким поездом? Десятого марта, четырьмя литерными. Состав с ЦИКом демонстративно отправили еще днем, с Николаевского. Жрите, не жалко. Сам Свердлов с великой помпой и свитой прошел через весь перрон в головной вагон и, уже без помпы, одинокий и маленький, покинул хвостовой. Все-таки — почти член правительства. Председатель ВЦИК. Он и мы, прочие члены, вместе с родней Ильича и золотишком, поздним вечером отбыли с почти пригородной платформы Цветочная, под охраной четырех сотен латышских преторианцев, оставив непогашенный свет в своих кабинетах Смольного.

Если Цветочная — пригород, то я за городом родился. Пока так и есть. Питер — маленький город. Темно, слабый снег, низенькие домишки, заборы. Когда-то, уже инженером, я здесь пиво пил, сбежав из институтской колонны ноябрьской демонстрации, зарыв плакат с Черненкой в сугроб. Точно, с Черненкой… За плакат два отгула давали и десять рублей к квартальной премии. На лопату для уборки снега был похож.

Дзержинский потом доводил до нас, что попытки перехватить состав с правительством все же были, но неудачные (я догадался). Гордился операцией. Дилетанты. Какие готовили — такие же и ловили, еще вчера щи из одной миски по ссылкам хлебали. А вот толпа тысячи в две фронтовых дезертиров во чистом поле под Малой Вишерой остановила правительственный поезд просто так, без подготовки, как и все прочие до него. Развлечься, пограбить, поубивать. И не помогли пламенные речи, произносимые срывающимися голосами признанных трибунов. Зато пулеметы латышских стрелков, направленные в упор из тамбуров вагонов и с платформ, разом остудили настроения намечающегося праздника. Про этих слыхали все. Тут же оружие побросали. До единого бы в поле положили, только приказ отдай. Тщательные, и ужасные скопидомы.

Но, в одном конспирация не подвела. В Москве нас совсем не ждали, узнали часа за два до прибытия поезда. Пришлось тащиться в "Метрополь" и устраиваться на ночь — кто как.

Нда… Так вот. Добраться до начальника станции тоже было проблемой — уже на лестнице толпился народ, чтобы пройти в приемную моих габаритов было явно маловато. Что-нибудь придумал бы, но в этот момент все зашевелились, расчищая дорогу группе вооруженных солдат. Преторианцы! И я громко приказал из толпы:

— Товарищ командир! Ко мне!

Реакция на самоубийствинный приказ была соответственной, пространство вокруг мгновенно очистилось и передо мной предстал самый натуральный латыш. Может и видел где, не помню.

— Ознакомтесь с документом.

Ознакомился. Вытянулся во фронт, здорово его пробило. Я этот мандат сам писал.

— Командир сводного отряда Петерс.

— Приказываю обеспечить мне встречу с начальником станции. Всех остальных из кабинета вон. Выполняйте.

Петерс с отрядом в четыреста штыков уже два дня пытался отправиться на фронт в район Донецка. Не было вагонов. Я его забрал с собой, перенацелив на Царицын. Преторианцев у него только сотня, остальные обычные солдаты, немного матросов. Все они потребуются, чтобы, достигнув города, навести там порядок. Нет смысла рассчитывать на помощь и сотрудничество местных. Потом разберемся, сейчас надо быстро делать дело.