Дмитрий Беразинский - Красный опричник

Берия шумно выдохнул и вновь наполнил рюмки.

— А как узнать, что наша чаша ниже?

Волков хмыкнул:

— Выше! Ниже! Какая, к дьяволу, разница? Если ниже, то гирьку снимем; выше — добавим. Главное в нашем безнадежном деле, мой дорогой Лаврентий Павлович, не переборщить с гирьками. Если в их качестве использовать ядерное оружие, то и весы сломать можно. Надеюсь, я понятно излагаю?

— Нечто вроде Пирровой победы? — спросил Берия.

— Нечто вроде конца света. И, самое обидное, только нашего. Нашего дурацкого света. Человек, конечно, наделен разумом. Но не настолько, чтобы совершать разумные поступки. По большому счету, люди всего лишь разумные млекопитающие, и от факта наличия разума животными быть не перестают. Вот это — самая горькая правда нашей жизни.

— А как же душа? — осторожно спросил Берия.

— Вы ведь коммунист! Какая душа? Или вы — тайный агностик?

Берия сухо рассмеялся.

— Если рассматривать агностицизм как учение о недостижимости истины, то да: я — агностик. Даже Владимир Ильич Ленин никогда не утверждал, что человек в состоянии объять необъятное. Он лишь подчеркивал, что к этому нужно стремиться. В этом стремлении и есть соль жизнь. Таково мое мнение.

Волков кивнул, соглашаясь.

— Владимир Ульянов был умнейшим человеком своего времени. Даже несмотря на то, что являлся потомственным дворянином и помещиком.

Берия усмехнулся, давая понять, что тайный умысел слов собеседника узрел.

— Об этом мы предпочли забыть. У нас и сейчас живут и даже работают бывшие дворяне: графья — хотя бы графа Алексея Толстого взять для примера; того же графа Алексея Игнатьева… они душой, понимаете, душой приняли революцию!

Он едва не сорвался на крик — сказывалось нервное напряжение последних нескольких дней. Волков поспешил разрядить обстановку.

— Вот и относительно души решили. Давайте, выпьем за это.

По странному стечению обстоятельств, Берия назвал фамилии тех, кто закончит свои дни пусть и не в достатке, но в почете. Тех, на ком не будет стоять несколько десятилетий штамп «репрессирован», чья судьба была более удачливой. Граф Толстой нужен был советскому правительству в виде прижизненного экспоната-легенды, этакого перековавшегося барина, мужицкого графа. А Алексей Игнатьев своей добровольной помощью в сохранении для России 225 миллионов рублей золотом обеспечил себе неприкосновенность. Какой вид бы имели большевики на мировой арене, пустив бескорыстного до фанатизма графа Игнатьева в расход? Будущего генерал-лейтенанта и автора труда «Пятьдесят лет в строю».

Конечно, Волков ни словом не обмолвился о том, что стало с военспецами Троцкого, когда в них отпала нужда. Что стало с прочими специалистами «из дворян». Как спасала и будет спасать графа «происхождение». Не стоит давить человеку на и без того больную мозоль. Рано или поздно любой режим надевает белые одежды. Если, конечно, не хочет белого савана.

— Что же вы замолчали? — блеснуло пенсне в напряженной тишине комнаты, — у вас вид врача, который ну никак не желает сообщить пациенту о его болезни.

— Да если бы один пациент был! — вздохнул Андрей Константинович, — а ведь еще и врач без права практики! Вижу, что вы понимаете, в каком я положении. Попробуй отрезать больную кисть питекантропу, когда в другой его руке — дубина.

Берия, несмотря на нервное напряжение, расслабленно засмеялся:

— Емкий образ у вас получился с питекантропом. И очень хорошо, что вы сами осознаете свое положение. Да-с! Не будь у вас ноутбука, все могло сложиться иначе. Это… это просто супердоказательство какое-то. С этим предметом можно уже и о лечении поговорить, как вы считаете?

Товарищу Сталину в последнее время стал сниться один и тот же сон. Будто бы входит в его кабинет странный посетитель — ростом выше двух метров, косая сажень в плечах, мужественное усталое лицо. Совершенно незапоминающееся. Чисто выбритое. Поскребышев закрывает за странным гостем дверь, а тот и говорит:

— Ну, здравствуй, Сосо! Не признал?

И лицо незнакомца, такое незапоминающееся, вдруг начинает что-то напоминать. Не то давно умершего отца, не то не столь давно почившего Ильича-Ленина, не то ритора из Тифлисской духовной семинарии, откуда он был исключен в 1899 году — почти сорок лет назад. Посетитель внезапно трогает Иосифа Виссарионовича за плечо.

— Вижу, не признаешь меня!

Над головою его вспыхивает электрическая дуга, точно у троллейбуса при подключении роликов; точно такой же дугой осеняет Вождя.

— Г… господи? Ты ли это?

— Наконец-то!

Господь Бог присаживается на краешек массивного стола, берет личную трубку Иосифа и насыпает из кисета табак. На кончике указательного пальца его появляется огонек, Господь Бог прикуривает и выпускает несколько роскошных колец.

— Сына своего к вам отправлял, — с укоризной напомнил он.

— Не к нам, — уточняет Сталин.

— Точно! — в бездонных глазах появляются черные кристаллики, — вы бы его не распяли! Это — факт. Расстреляли… да?

Вождь молча пожал плечами.

— Понимаю… работа такая. Строим демократию, а кто против нее — тех расстрелять… с чего вы взяли, что русскому народу нужна демократия?

Сталин при этих словах оживился.

— Вот и я так считаю!

Господь насмешливо выпустил струю дыма, точно цельный паровоз.

— Ага! Только некоторые товарищи по партии не согласны. Ладно… хватит демагогии. Не время и не место. Прислал на этот раз я в мир не молодого мальчика, но взрослого мужа. Можно сказать, пожилого почти человека. Вы уж проявите уважение к его сединам. Душевно вас прошу!

Сталину на миг стало нехорошо от этой просьбы, однако он собрался и спросил:

— Так… а как же нам узнать этого посланника?

Господь на миг изменился в лице и стал похож на Андрея Константиновича Волкова.

— По глазам! — сказал он и улыбнулся, начиная таять в воздухе, — в тот день, когда старое считается новым, он попадется тебе на глаза, Сосо!

Если бы довелось в сон Вождя Народов проникнуть Волкову, то он бы с радостным удивлением узнал в прощальной улыбке характерный оскал Хранителя.

Когда странный сон повторился в третий раз, Иосиф Виссарионович почувствовал, что вскоре должно произойти что-то очень важное. Вопреки обыкновению, он встал с постели в девятом часу, попросил, чтобы ему подали стакан кефира и залпом опорожнил его. Взгляд его упал на настольный календарь — 13 января 1939 года. В этот день все прогрессивное человечество отмечало канун Старого Нового года, а особенно прогрессивные славяне праздновали праздник Коляд. Как не боролась церковь с языческими пережитками — память народа оказалась сильнее. Нынче советская власть с тем же успехом боролась с пережитками в виде православной религии. Хотя вполне возможно, большевики так мстили Церкви за то, что не захотела объявить их новой Мессией.