Руслан Мельников - Тевтонский крест

— Освальд, мать твою! — позвал Бурцев. Добжиньский рыцарь, сидя на полу, все еще ошарашенно пялился на пулевые отверстия в двери. В голове поляка не укладывалось, как и чем была пробита столь прочная преграда.

— О-освальд!!!

Добжинец стряхнул оцепенение, подхватил оброненный меч, поспешил на выручку…

Увы и ах! Бездоспешный Конрад Тюрингский успешно противостоял обоим бойцам. Мастер, каких поискать… А время работало против них. В любую минуту в подвал могли спуститься орденские братья. Да и без посторонней помощи у Конрада неплохие шансы одержать верх.

Подмога все же подоспела. Но не к магистру. Бурангул неожиданно атаковал Конрада с фланга. А тягаться сразу с тремя противниками не по силам даже столь искусному мечнику. Клинок татарского сотника обрушился на голову магистра. Конрад пошатнулся.

Добил его Освальд.

Главный хищник умер. На завоевательных планах ордена был поставлен крест. Большой. Жирный. Тевтонский.

— Ты вовремя, Бурангул! — тяжело дыша, прохрипел Бурцев по-татарски.

— Вообще-то я не один, — без особой радости сообщил юзбаши.

Словно в подтверждение его слов, кто-то забарабанил в дверь подвала. Дверь была заперта, и стук становился все громче. Били руками, ногами… Потом ударили топоры.

— Кажется, кто-то нашел слугу с перерезанным горлом. Наверху — в большой зале — было много шума, потом что-то еще громче загрохотало у вас здесь. Вот так: та-та-та-та!

Татарский сотник с любопытством взглянул на изрешеченную пулями дверь пыточной, продолжил:

— Сверху начали спускаться. Я услышал шаги на лестнице, запер подвал изнутри и сразу — к вам.

— Все правильно, — одобрил Бурцев, — теперь нужно срочно найти пленницу Конрада.

— А чего ее искать-то? — удивился сотник. — Когда вы звенели мечами, вон там кричала какая-то хатын-кыз.

Бурцев бросил клинок в ножны. Сунул за рыцарскую перевязь гранаты зарубленного гитлеровца. В правый сапог впихнул «вальтер». В левый — запасные обоймы к автомату и пистолету. Через плечо перекинул ремень «шмайссера». Подхватил малую башенку перехода — обратный билет домой. Увесистая, блин, зараза! Кивнул добжиньцу на заряженный фаустпатрон:

— Освальд, подбери! Только осторожней. Эта дура не дырявит двери, а вышибает на фиг!

Рыцарь осенил себя крестным знамением, но гранатомет поднял.

Бурцев мельком взглянул на запертую подвальную дверь. Лезвия топоров уже расщепляли ее, но провозятся с этой преградой крестоносцы еще долго.

— Веди, Бурангул! — крикнул он. — Где ты слышал женский крик?!

Юзбаши, сорвав со стены единственный на весь подвал горящий факел, бросился в дальний конец коридора. За ним бежал Бурцев. Освальд, поотстав, тащил тяжелую трубу фаустпатрона.

Коридорный тупик. И — дверь. Одна-единственная.

— Бурангул, сам не лезь, — Бурцев отстранил сотника от запертой двери. — Княжна — не покорная восточная женщина, а девица с норовом, к ней особый подход нужен. На вот, лучше подержи.

Он сунул в руки татарину малую башню перехода.

— Только не урони! Для меня сейчас нет ничего дороже этой штуки. Не считая княжны, конечно.

Бурцев протянул подоспевшему добжиньцу факел Бурангула, перешел с татарского на польский:

— Посвети-ка, Освальд!

Затем снял шлем, водрузил его на меч в ножнах. Так оно безопасней будет. Помнится, при первой встрече Аделаида пустила в него арбалетный болт. И неизвестно, чего ждать от горячей дочери Лешко Белого сейчас.

— Аделаида! Это я, Вацлав! — крикнул он. И лишь после этого рванул засов темницы.

Дверь распахнулась. Но никто не спешил кидаться ему на шею.

— Слышь, княжна! Вацлав я, Вацлав!

Бурцев сунул перед собой в темноту камеры шлем, покачивающийся на клинке. И не пожалел.

— Лжец! — раздался милый его сердцу визг.

На железный тевтонский горшок обрушился горшок глиняный. Черепки и липкая каша брызнули в стороны. Горшок был большой, каши было много.

— Хоть прилично тебя тут кормили — и то хорошо, — хмыкнул Бурцев.

Не узнать княжну после подобной выходки невозможно. Он перехватил тоненькую ручку, уже целившую ногтями в глаза, вытянул девушку на свет.

Господи, до чего же она измождена, грязна и перепугана! И прекрасна при этом!

— Ты?! Здесь?! — Дочь Лешко Белого щурила глаза от факельного света. Счастливая улыбка появилась на губах княжны. Но Аделаида рассмотрела черный тевтонский крест на накидке своего спасителя. Углядела княжна и две фигуры в доспехах братьев ордена Святой Марии за спиной Бурцева. Княжна вскипела:

— Так ты заодно с этой тевтонской мразью, русич!

— Утихомирься, княжна, — подал голос Освальд. Добжинец взвалил гранатомет на плечо, словно алебарду, снял шлем. Догадавшись, что именно смутило пленницу, примеру рыцаря последовал и Бурангул. Лучше бы он этого не делал…

Как только в свете факела показалась улыбающаяся татарская физиономия, Аделаида, пискнув, метнулась обратно в камеру. Бурцеву стоило немалых усилий вновь извлечь ее оттуда.

— Это же язычник Измайлова племени! — яростно отбивалась полячка. — Адово отродье! Богопро-а-ап!

Пришлось закрыть девушке рот, чтобы объяснить ситуацию:

— Это хороший язычник. Добрый, белый и пушистый. Он нам помогает, и, между прочим, именно его меч только что сразил Конрада Тюрингского.

Аделаида издала удивленный звук, и Бурцев рискнул отпустить девушку:

— Остальное объясню позже, княжна. А сейчас уходим. Будем пробиваться наверх.

— Пробиваться? — Усы Освальда грозно встопорщились, добжинец убрал с плеча гранатомет. — В таком случае, Вацлав, забери, пожалуйста, эту палицу. Я предпочитаю драться мечом.

— Палицу?! Освальд, только не вздумай, ради бога, кого-нибудь треснуть этой «палицей». Сам без головы останешься и нас оставишь. А мечами махать пока не нужно. У меня есть кое-что посерьезнее.

Он снял с плеча автомат. Добжинец притих.

— Первым пойду я, — сказал Бурцев.

За ним юркнула Аделаида. «Добрый и пушистый» Бурангул бережно нес башню перехода. Последним следовал Освальд с фаустпатроном. Меч рыцаря остался в ножнах.

Дверь в подвал держалась уже на честном слове. Топоры тевтонов неумолимо превращали дерево в щепу.

Бурцев встал напротив. Поднял «шмайссер». Нажал на курок. Две длинные очереди по запертой двери прогремели в замкнутом пространстве подвального помещение трубами судного дня.

Аделаида, закрыв глаза и уши, завопила от страха. Бледный Освальд впечатался в стену. Даже невозмутимый Бурангул присел, вжав голову в плечи. О том же, что творилось за расстрелянной дверью, можно было только догадываться. Крики ужаса и боли, грохот падающих на камень тел в латах, звон оброненного оружия, удаляющийся топот ног…