Екатерина Лесина - Адаптация

- Ничего.

- Люди?

- Нет людей. Совсем нет. Здесь точно. Другие секторы - не знаю. Но отсутствие поисковых групп в данном позволяет предположить аналогичную ситуацию.

- Ситуацию нельзя предположить, - возразил Тод. Все-таки он изменился. Это вызывало закономерные опасения. И поняв что-то по взгляду, он поспешил успокоить: - Установка работает. Я по-прежнему тебя... защищаю.

- Спасибо, - Айне встала и протянула руку. - Пойдем. Мне кажется, что пока ты окончательно не нормализуешь биохимию, нам лучше остаться в бункере.

Ее пальцы утонули в его широкой и грязной ладони. Грязь была жесткой. И пожалуй... приятной.

Оживить систему не удалось. Тод пытался, но каждая попытка завершалась закономерной неудачей, что приводило андроида в нехарактерную прежде ярость. Все закончилось тем, что Тод сорвался. Он выдрал панель, вытягивая нити проводов, поднял над головой и швырнул о пол.

Брызнули осколки пластика. Потянуло гарью, и полудохлый кондиционер долго вытягивал ошметки запаха. А Тод все плясал и плясал на осколках, вдавливая их в бетон.

- Тебе следует нормализовать уровень адреналина, - посоветовала Айне, подняв один из осколков. Его она приложила к глазу. Видимость ухудшилась, но в расплывающихся тенях была некая сложно поддающаяся описанию прелесть. - И тестостерона тоже.

Тод только шеей дернул.

- Я думала о том, что произошло.

- И до чего же юная леди додумалась? - в голосе послышалась насмешка. Все-таки нестабильность гормонального фона оказывала значительное воздействие на поведение Тода. И отбросив осколок, Айне уставилась на андроида. Он не отвел взгляда, хотя раньше всегда отворачивался.

- Существующий объем данных не позволяет выстроить внутренне непротиворечивую версию. Массовое исчезновение биологических объектов в совокупности с нетронутостью косных не имеет достоверных аналогов.

- Инопланетяне, - возразил Тод, ногой сметая осколки. - "Розали". "Кэрол А. Диринг" и прочие аномалии Бермудского треугольника.

- Спекулятивно. И недостоверно.

Возражать он не стал. Жаль. Когда он возражает, Айне легче думается.

- Ложись спать, завтра отсюда убираемся, - Тод с легкостью поднял девочку, отнес в кровать и накрыл одеялом. И ботинки снять не позволил.

Все-таки адекватность его восприятия вызывала сомнения. Чтобы не усугублять стресс, Айне закрыла глаза и сложила руки на груди. Ее поза должна была отражать состояние покоя. Тод позе поверил. Он расхаживал по комнате, бормоча что-то под нос. Иногда останавливался, но ненадолго. Движения его носили хаотичный характер, а редкие слова, которые удавалось расслышать, имели смысла не больше, чем все, случившееся с Айне.

И все-таки она заснула. Разум вновь отступил перед потребностями несовершенного тела. Во сне Айне видела муравейник и восхищалась внутренней гармонией структуры. И даже когда Тод поднял, одел, еще сонную, Айне продолжала видеть перед собой многомерное совершенство, управляемое единственной точкой приложения силы.

Очнулась она только за воротами. Ревел мотор. Колеса болотохода месили грязь. И Айне крепче прижалась к широкой спине Тода, вдыхая незнакомый запах мира. Мир тоже был совершенен. Следовательно, требовалось лишь найти точку воздействия.

- Куда мы едем? - крикнула Айне. И Тод, не оборачиваясь, ответил:

- Альфа.

Пожалуй, выбор и вправду был оптимален. Кроме того, Айне любопытно было бы посмотреть на Центр.

Холм показался издали. Рыжий горб с темными пятнами домов. Словно блохи запутались в верблюжьей шерсти. Торчали штакетины сухих сосен. Скрипел ветряк, перекачивая силу ветра в небытие проводов истлевшего генератора. И на черном колесе восседала пара аистов.

Когда Глеб подошел слишком близко, одна из птиц подпрыгнула и расправила перепончатые крылья. Закинув голову, аист издал трещащий звук. И второй, выпрямив суставчатые ноги, подхватил.

Глеб снял сначала первого, потом и второго, уже подпрыгнувшего и готового спикировать на человека. Позже, взобравшись на холм, Глеб сшиб колесо и добил выводок из трех уже начавших покрываться чешуей птенцов.

Единственная улица заросла высокой травой. Старые дома просели, а из крайнего штопором поднималась кривая сосна. Заходящее солнце придавало ее коре и иглам красноватый оттенок, деревню же красило лиловым.

Глеб нашел колодец - ворот работал, цепь с ведром тоже были на месте - и вытащил воды. Обеззараживающая таблетка растворилась с тихим шипением. Вкус, правда, испоганила окончательно. А ведь хотелось нормальной водички, ледяной, чтоб аж зубы сводило, а горло перехватывало, упреждая ангину. Три глотка и передышка. И снова три, а остаток ведра - на голову перевернуть, наслаждаясь прохладой.

То лето было жарким. Раскочегаренное солнце еще в мае выжгло траву. Листва на редких деревцах побурела и съежилась. Люди торопились поскорей добраться до цели, будь то дом или офис с отфильтрованным искусственно охлажденным воздухом.

А Глебу нравилось.

Он сбегал из школы в зал, зачастую пустой, но тем лучше было. Никто не смотрел, не лез с советом и не насмехался, что Глеб сменял спортивную саблю на нынешнюю, притворявшуюся старинной. От древности в ней была лишь форма, но и она завораживала Глеба.

Плавный изгиб клинка. Длинная рукоять с широкой лентой, защищающей пальцы. Изящный эфес и гравировка на пятке. Приятная тяжесть в руке.

Иллюзия боя с тенью.

Глеб становился перед зеркалом, салютуя собственному отражению, и свет катился по стали, вспыхивая ярко и зло.

Первый шаг - приглашение к танцу.

Чувства обостряются. Закрой глаза и ничего не изменится. Сабля сама ведет партнера. Она заставляет вспомнить каждую щербину в полу и переступить через торчащую шляпку гвоздя. Пригнуться. Ударить, пронзая тень. Потянуть, слушая, как режущая кромка вспарывает душный воздух.

Услышать грохот машин на улице. И гудение земли, принимающей сваи под будущий дом. Молот работает мерно, как сердце, и Глебо подстраивается под ритм.

Тело вскипает, льется градом пот. Но движение - жизнь.

И Глеб продолжает танец.

Он останавливается, лишь когда силы иссякают. Тогда тянет упасть на пол и лежать, дышать, пока не надышишься. Но Глеб знает - нельзя. И заставляет себя идти по периметру зала, мимо зеркал и балетного станка, мимо шведской стенки и старого тренажера с обломанными педалями.

Десять кругов, пока не выровняется дыхание. И еще столько же, чтобы сердце унять. Потом убрать за собой. И верную саблю, обтерев от пыли, укутать в старый теткин шерстяной платок.

И тетке позвонить, сказать, что с ребятами гуляет. Ложь, конечно, но ей почему-то спокойнее, когда Глеб с этими несуществующими ребятами, чем один. Он выбирается из зала уже в сумерках и бродит по городу. В тот вечер он до реки дошел. Стоял на берегу, широком в противовес узкому руслу Двины, и глазел на свое отражение. По течению спускались тени и скукоженный кленовый лист. Трещали кузнечики.