Екатерина Лесина - Адаптация

А спустя четыре года Европы не стало.

.

Солончаки начинались за Яськиной Падью. Из жижи болота поднимался горб, вершина которого слюдяно поблескивала на солнце. Издали она смотрелась этакой лысиной посреди темного волглого ельника. Еще на середине холма деревья становились ниже, ветки их теряли былую гибкость и при малейшем прикосновении осыпались дождем желтой иглицы. Глеб поднял парочку и приложил к пальцам. С прошлого раза стали длиннее. И деревья вытянулись, побурели.

Иголки Глеб сунул в карман: пусть докторша решает, чего там да как с мутациями, а Глебушкино дело - образцы взять.

Слева хрустнула ветка. И еще одна, уже ближе. Глеб перехватил винтовку и шагнул назад.

Хруст множился.

Широкая лапа ели мазнула по макушке, заставляя пригнуться.

Хруст приближался.

Глеб опустился на одно колено, прижал винтовку к плечу и, глубоко вдохнув, замер. Сердце отсчитывало время почище хронометра.

Первым на тропе показалась старая свинья черного с проседью окраса. Редкая щетина и обвисшие бока выдавали в ней животное домашнее, но вот потянувшиеся следом поросята были характерно шерстисты. Семейство бодрой рысью прошло мимо. Уши свиньи подрагивали, огрызок хвоста дергался, а острые копытца оставили на тропе глубокие следы. По ним и потянулось прочее стадо на два десятка голов. Последним, осторожно ступая по взрытой земле, шел секач. Ступал он медленно, ворочая тяжелой башкой, втягивая воздух рытвинами ноздрей и выдыхая из приоткрытой пасти. Был он стар и матер. Толстый жировой панцирь прикрывал бугры мышц, а желтые клыки почти сходились над переносицей. Напротив Глеба секач остановился. Он просто стоял и пялился красными глазенками на ель.

- Вы шли бы лесом, добрый господин, - мысленно пожелал Глеб и поставил на кабаньей туше красное пятно лазерного прицела. К сожалению, тоже мысленного. - А если не пойдете, то и хрен с вами.

Массивная башка пригнулась к земле, расколотый старым шрамом нос сковырнул взрытую почву, и в следующий миг кабан бросился вперед. Глеб нажал на спусковой крючок и отпрыгнул. Громыхнуло. И эхо многажды отразило выстрел. Посыпались сухие иглы, затрещали ветки под весом кабаньей туши. Ударило в ноги, сбивая на землю. Подцепило под левую руку, пробивая кожу и мышцы. Поволокло. Выронив винтовку, Глеб заорал.

Он выдернул из кобуры пистолет, попытался прицелиться в раскровавленную кабанью харю, и выстрелил, не слыша за криком звука. Только рукоять слабо дернулась. Громко и отчетливо хрустнула кость. Раздался сухой треск рвущихся мышц, и кабан, вдруг выпустив жертву, отступил. Он зашел сбоку и стал, разглядывая Глеба. Бурые глазки посверкивали, а длинный язык мелькал, слизывая кровь.

- Ты... - Глеб четко осознал, что сейчас умрет и будет эта смерть совершенно бесполезна для поселка. - Ты первым начал, гнусный Капулет.

Во рту появился кислый привкус.

Кабан, наклонив голову, потерся клыком о ногу. Шекспира он не оценил. Над ухом зверя виднелась глубокая борозда, сочащаяся бурой жижей. Чуть бы ниже и правее... всего чуть-чуть... и промеж глаз вышло бы.

У кабанов черепа толстые, но пуля бы взяла.

Пуля - дура.

Зверь хрюкнул и, подняв хвост, выпустил струю мочи. Резкая вонь перебила запах крови.

- Ну да, я тоже на тебя класть хотел. Ты вот подойди поближе. Чего тянуть?

Кабан слушал. Разглядывал Глеба. Не торопился добивать. Глеб очень медленно поднял пистолет. Рука дрожала. Долбанная правая целая рука дрожала!

- Подойди, подойди...

Выстрел только один. Если в глаз, то... глаза махонькие, не попасть. И говорят, что эти суки живучие. Говорят, что успеют и с пулей в башке порвать. Говорят, что стадо, сбегаясь, живьем жрет.

Живьем страшно.

Секач сделал шажок. Он шел, как балерина на сольную партию. А Глеб медлил.

Ближе. Еще немного. И еще. Мучиться, если что, недолго: кровушка быстро вытечет, а там уже, в отключке, пускай жрут. Если сумеют!

Этот выстрел был тихим. И следующий тоже. Пули рвали воздух и с влажными шлепками входили в кабанью тушу. А он все шел и шел. И никак не мог дойти. А когда дошел - рухнул, придавливая Глеба щетинистым загривком.

В загривке торчал белый клык, наполовину вросший в жир.

И Глеб, дотянувшись до клыка, отключился.

Гайто сидело под корнями. Гайто слушало. Земля гудела. Сначала так, а потом иначе. И когда гудение стихло, гайто раздвинуло шторки скорлупы, выпуская пучки тончайших нитей. На них тотчас налипла пыльца и круглые, неудобные молекулы запаха. Гайто содрогнулось, привыкая. Но вот одна из нитей нащупала нерв корня и, пробив плотную пектиновую оболочку, вошла в клетку.

Теперь гайто видело больше.

Тепло и тело. Два тепла и два тела. И еще много вокруг. Одно тепло большое и гаснет. Второе - тоже гаснет, но еще не совсем. От него по земле разбегаются едва уловимые волны вибрации, значит, оно еще живо. Как и другие. А если есть другие, то "живо" - недолго.

Жаль. Частота вибраций и температура укладывались в диапазон, соответствующих идеальному носителю. И гайто подтолкнуло глупые корешки в нужную сторону. Там уже пролилось много еды, а будет еще больше. И если успеть, если подобрать все до капельки, то хватит и дереву, и гайто.

Дерево - плохой носитель. Медленный.

Много-живых-вместе сходились, но не решались приблизиться. Гайто чуяло их сомнения и резкую вонь большой вещи, которая лежала рядом с малым теплом. На одном из уровней памяти осталась заметка соответствия вони профилю носителя.

Зов долетел издалека.

Сначала он был настолько слаб, что разбился о плотную кору сосны. Но следующая волна, прокатившаяся по поляне, добралась до нежной сердцевины дерева. И уже оттуда протянулась вверх, а затем эхом откатилось к корням. Зов пульсировал в древесных соках, отравляя сладость свежей глюкозы. Он рвал мембраны, и клетки расползались жижицей.

Гайто еле-еле успело захлопнуть шторки. Оборванная нить посылала болевые сигналы, а снаружи дождевыми каплями стучал голос:

- Иди-иди-иди.

И те, другие, которые снаружи, которые не могли слышать так же хорошо, как слышал гайто, пошли. И вообще все-все-все вокруг пошли. И только деревья остались, потому что пока не умели ходить.

Страшно.

Последняя волна упала на хитиновый панцирь, поднажала, утапливая в земле и выплавляя внутренности. Гайто еле-еле успело выплюнуть цисты. Две скатились. Третья впилась острыми шипами в единственное живое существо, оставшееся на поляне.

Если повезет, прорастет.

Сознание возвращалось толчками. Включить-выключить.