Екатерина Лесина - Адаптация

Седовласый человек раскладывал перед Евой пасьянс из пластиковых карт.

- Ваш паспорт. Ваша спецификация к чипу. Ваши кредитки. Ваша биография... - Седой подвинул папку к Еве. - Я надеюсь, вы осознаете всю сложность вашего положения.

Ева осознавала. Она смотрела на Седого, пытаясь запомнить - или вспомнить? - это лицо. Он сух, как прошлогодний лист, забытый между страницами книги. Он жив, как может быть жив змей, но о змеях Еве думать неприятно.

Он смотрит ей в глаза и улыбается.

- Вы живы, госпожа Крайцер, и поверьте, это уже победа.

Ева верит. Ей нравится чувствовать себя живой, несмотря на то, что жить - больно. Тело не желает привыкать к протезам, и Ева чувствует каждую мышцу, каждую кость. Она сгибает руки в локтях и любуется узорами на коже.

Она разгибает руки и смотрит, как разглаживаются разломы складок.

Она моргает, запоминая прикосновение век к склере.

И дышит жадно, как будто еще недавно ей не позволяли дышать.

- Читайте, - приказывает Седой. И Ева открывает папку. Смотрит на себя. Радуется. Ева красива. Во всяком случае та, что на фотографии.

Сухие строки соглашения убивают восторг.

- Я забуду? - Ева уточняет, хотя формулировки и без того предельно точны. Седой подтверждает:

- Да.

- То есть забуду все?

- Почти. Ваша остаточная память будет скорректирована в соответствии с данной установкой.

- А если я откажусь?

Еве не хочется терять память. Если пустить их в голову, кто знает, что они сделают с этой головой? Кем она станет после эксперимента?

Седой молча вынул из кейса револьвер.

- Вы меня убьете? Вот прямо здесь? В палате? - Ева смеется, но смех горький. Если понадобится, то убьют. И вообще не понятно, зачем им возиться с Евой, когда есть решение альтернативное?

- Вы сами себя убьете, - поясняет Седой. - Вы оставите предсмертную записку, в которой скажете, что не в силах справится с муками совести. Вы признаетесь в саботаже эксперимента. Вы будете чувствовать вину за смерть коллеги. Это достаточная мотивация для суицида. Револьвер ваш.

Ева знает. Она оставила револьвер дома, спрятав в сейф с отцовскими часами и портсигаром. Но что ее сейфы для умельцев корпорации?

- Все не так ужасно, Ева, - Седой сцепляет пальцы в замок. - Вы могли погибнуть, но не погибли. Вы могли попасть под следствие, но вас избавили и от следствия, и от суда, и от приговора. Вы получили второй шанс, и я настоятельно рекомендую воспользоваться им. Прочтите бумаги.

Ева читает. Странно видеть будущие воспоминания, развернутые в буквенном шифре.

- То есть я буду знать, что я работала на "Формику"? И что руководила отделом прикладной нейрофизиологии?

- Да.

- И что я продавала информацию?

Седой подвинул черную кредитную карту.

- Здесь двести тысяч. Вы были не слишком жадным шпионом. Скорее идейным.

- Но после несчастного случая и гибели Наташи меня раскрыли.

Кивок.

- И выперли из проекта...

- Да. Естественно, ваш чип был внесен в перечень неблагонадежных. Наукой заниматься вы не сможете.

- И кем я буду?

- Врачом. Хорошая профессия. Общественно полезная, - Седой не стал скрывать ехидства в голосе. Да кто он такой вообще?

Правая рука Адама. И левая рука Евы. Один на двоих, любимый плюшевый мишка, поделить которого никак не возможно.

- Вы сами понимаете, Ева, что это - единственный вариант. И не следует бояться. Мы просто заблокируем лишнюю информацию, а этот минимум... вы ведь не станете отрицать, что все здесь - правда?

Ева не стала. Она посмотрела на фотографию и на отражение в круглом зеркальце пудреницы. Она попытается запомнить себя такой, какая была сейчас, хотя и знала - бесполезно.

- Понимаете... это ведь буду не я. Совсем не я! - Ева толкнула папку к собеседнику, и тот перехватил, развернул и, закрыв, спросил:

- А вы уверены, что сейчас вы - именно вы?

Нет.

Янус сложил карты, выровнял стопку и подвинул к Еве. И револьвер подал, сказав:

- Выбирайте. Слово за вами.

Он не сомневался, что Ева сделает правильный выбор.

- Скажите... раз уж я все равно забуду, то уж теперь? Все-таки на кого же из них вы работаете по-настоящему?

- У Януса два лица. Оба из них - правда. До свиданья, Ева. Больше мы не увидимся.

Вот здесь он ошибся.

Лифт останавливается, двери его расходятся, выпуская Еву из кабины. Ковровое покрытие на полу лифта меняет цвет, сливаясь с красным коридора. Медленно загораются светильники, больше похожие на наплывы слюды. Лицо гладит поток теплого и влажного воздуха.

Ева снимает пистолет с предохранителя.

Руки ее плотно сжимают рукоять. Пальцы ложатся на спусковой крючок.

Сердце замирает.

Она идет. И прогибается под ногами пол, хранит нечеткие следы, чтобы спустя мгновенье зарастить их. За спиной светильники гаснут, и свет по проводам мицелия перетекает в следующие. Все рады услужить Еве.

- Я иду тебя искать, Ева. Ты ведь здесь? Ты рядом?

Ева останавливается у двери. На двери три замка: кодовый и сенсорные. Сенсорные не активны. А код Ева помнит. Откуда?

Память сползала лавиной, обнажая слой за слоем породу иных, куда более древних воспоминаний.

Она повернула ключ в замке, толкнула дверь в квартиру, перетащила через порожек клетчатый чемодан на колесах, села в коридоре и заплакала.

Несправедливо!

Какое право они имели вышвыривать Еву? И черную метку вешать. И юристы, цепные псы, скакали, тыча в лицо бумагами, дескать, Ева радоваться должна, что так легко отделалась.

Глаза у юристов были разноцветными.

Содержание бумаг - непонятным.

- Несчастный случай! Это был несчастный случай! - пыталась объяснить Ева, а ей отвечали: виновна. И проект свернули.

Они наигрались.

Сволочи! Гады! Ева пнула чемодан и вытерла слезы. Ничего. Она им еще покажет. Только нужно подождать. Раз-два-три-четыре-пять...

...пять-четыре-три-два-один. Ева повернула ключ в замке. За дверью начиналась лестница. Она выводила на поверхность, и Ева зажмурилась, до того ярким было солнце.

А внутренний компас уже взял направление.

Инстинкт выкручивал руки, требуя двигаться вперед. Куда? Зачем? Не важно.

Ева двигалась. По линии, проложенной лишь для нее. И знала, что еще по пятерым таким же движутся равные сестры. Она слышала их, а они слышали саму Еву.

Младшие сестры выстроились вдоль стены. Их глаза были слепы, их рты были закрыты. Их разум был подчинен одному: желанию Евы идти.

Как легко ей было! И как прекрасно!

Распахнулись ворота, выпуская в седой день. И открывшаяся перед Евой равнина поразило бескрайностью. Зашевелилась земля под ногами, прорезалась тысячей ртов. И тысяча же тел, темно-рыжих, в сияющей хитиновой броне, выползли наружу. Они вскипели живым морем. Они взлетели, разрывая воздух, словно пули. И звон многих крыльев оглушил Еву.