Валерий Елманов - Витязь на распутье

Дмитрий некоторое время озадаченно смотрел на меня, не поняв ни слова (немудрено, ибо в моем бессмысленном наборе никто бы не разобрался), неопределенно передернул плечами и недовольно проворчал:

– Ну раз ты так утверждаешь, пущай будет царевич.

А трюк, который я использовал, выделяя права бояр, был мною применен и позже, когда речь зашла о свободе вероисповедания. Вновь только одно краткое первое предложение, касающееся защиты государством любой веры и религии, равно как и прав самих верующих отправлять религиозные обряды, а затем уйма слов исключительно о православии, с упоминанием епископов, митрополитов и святейших патриархов.

Чуть ниже коротенькое указание, что за причинение любому духовному лицу обиды действием, кто бы его ни совершил, должно последовать самое строгое наказание и весомый денежный штраф – и опять подробный перечень всех санов и чинов, используемых в православной церкви, но с примечанием: в отношении тех, кого не перечислили, обидчик платит как за оскорбление, причиненное священнику. Кстати, Дмитрий и тут оказался на высоте, сразу же сообразив, что теперь штрафам подлежат не только те, кто покусится, скажем, на православный храм, на икону или на попа, но и те, кто занесет топор на какую-нибудь священную ель или дуб.

И пусть потом историки утверждают, что сей документ был составлен под давлением боярской верхушки и православной церкви и им в угоду, – плевать. Умные разберутся, а что скажут дураки, меня не интересует. И вообще, сюда бы этих историков, на мое место, тогда бы поняли, что не все так просто, как видится издалека.

Помнится, когда государь после всех внесенных правок и дополнений окончательно одобрил указ, я, будучи не в силах сдержаться, откинулся на своем стуле и расплылся в блаженной улыбке.

– Ты чего, крестничек? – удивленно спросил Дмитрий.

Я не стал скрывать значение документа.

– Отныне, государь, сколько бы ни простояла Русь, в первую очередь из всех правителей потомки будут вспоминать именно тебя, поверь, – заверил я его.

Тот польщенно улыбнулся и осведомился:

– Видение было?

– Оно самое, – подтвердил я. – Довелось мне узреть странный город с высокими домами в десятки саженей…

Я недолго расписывал будущую Москву, быстро перейдя к главному, и, не жалея красок, в самых ярких тонах воспроизвел всенародный праздник, посвященный величайшему государю, чье трехсотлетие со дня восшествия на престол широко отмечается по всей стране.

– Хотелось бы верить, – мечтательно улыбнулся он. – Трехсотлетие… Ишь ты куда загнул.

– Так будет, – твердо ответил я.

Ныне перед Дмитрием оставался всего один указ. Узнав, что мне предстоит уже этой зимой вторгаться в Прибалтику, и памятуя, что после нас в городах Эстляндии встанут на постой стрелецкие гарнизоны, я по приезде из Ярославля, улучив время, полистал свои записи, сделанные раньше. Прибавив к ним кое-что из запретов для ратников, я получил нечто вроде памятки, как нельзя вести себя на завоеванных землях, ну и ниже перечень наказаний для нарушителей. Были они довольно-таки суровые, вплоть до смертной казни за грабеж и изнасилование, не говоря уж про убийство горожан.

Особых проблем с этим документом я не предвидел, рассчитывая, что у Дмитрия возражений не будет, а если и появятся, то я их разобью в два счета – аргументы имелись.

Я даже объявил Фрэнсису, что сегодня мы, пожалуй, работать над законами не будем вовсе, рассчитывая, что в отсутствие англичанина наш непобедимый кесарь станет куда откровеннее в своих речах и выскажет все, что думает о моем решении выставить себя в качестве жениха царевны. Еловика, правда, оставил – надо ж кому-то вносить изменения, если они все-таки последуют.

Ждать себя Дмитрий не заставил. Я вновь приготовился к пакостям, связанным с моим предстоящим сватовством, но все было в порядке. Государь занимался исключительно законом, иногда досадливо морщась, но особо не возражал и после заминок всякий раз согласно кивал.

О моем намерении встать подле двух кандидатов в женихи, ибо бог любит троицу, он обмолвился лишь вскользь, перед самым своим уходом, когда Еловик ушел и мы остались одни. Да и то он не выказывал своего несогласия, но лишь спросил, не боится ли князь оказаться в роли отвергнутого, тем самым выставив себя на позорище, ибо как ни скрывай такое, а слух самое большее уже через месяц будет гулять по всей Руси. Про такое, мол, даже поговорка в народе сложена: «Жениться – беда, не жениться – другая, а третья беда – не отдадут за меня».

Пришлось ответить, что не вижу ничего унизительного в том, что меня отвергнут. Добро бы, если б это была дочка какого-нибудь боярина, а то ведь царевна.

Дмитрий не унимался, заявив, что в самом отказе и впрямь ничего страшного, вот только слух-то будет изрядно преувеличенный, со всякими смешными несуразностями и нелепыми подробностями, которых и в помине-то не было.

Признаться, я ожидал с его стороны возражений посерьезнее, так что и тут отделался шуточками. Мол, опозорить нас, кроме нас самих, никто иной не в состоянии, и вообще – как к золоту не пристает ржавчина, так и ко мне худое слово. Во всяком случае, те, кто знает меня близко, никогда не поверят распускаемым небылицам, а те, кто не знает… Бог им судья.

– Ой, гляди, – вздохнул он. – Ты еще людишек на Руси плохо ведаешь, а они у нас напрасливы – за ногу своротят да в быль поворотят, а клевета их что уголь черный – не обожжет, так замарает. Али ты убежден, что Ксения Борисовна тебя изберет? Тогда совсем иное. – И Дмитрий пытливо уставился на меня.

– Как можно быть в таком уверенным? – пожал плечами я. – В мире есть три абсолютно непредсказуемые вещи – погода, глупость и… женщины, и попытаться угадать их решение… Да они и сами порой не знают, что скажут или что сделают через час.

Кажется, успокоился. Ушел. Неужто все?

Но нет, пакость все равно пришла, причем, как обычно и бывает, неожиданно и в самое неподходящее время. Как назло, мне снился такой замечательный сон, как мы с Ксюшей идем куда-то по лугу, поросшему изумительно сочной травой яркого изумрудного цвета. Мешались только назойливые пчелы, от которых то и дело приходилось отмахиваться…

Открыв глаза, я понял, что это были за пчелы, – меня нетерпеливо тормошил Дмитрий…

– Я надумал, – радостно сообщил он мне, едва я приоткрыл глаза, и поторопил, чтобы я вставал, заметив: – Кто хочет жениться, тому и ночь не спится, а ты эвон, знай себе сопишь. Неча! – И, довольно улыбаясь, принялся рассказывать, что за идея осенила его этой ночью.

Оказывается, он, едва увидел свадебный подарок Густава, терзался только одним – ему в свою очередь тоже захотелось внести в предстоящую церемонию свою лепту, причем нечто такое, чтоб всем присутствующим, особенно царевне и ее избраннику, запомнилось на всю жизнь.