Владимир Васильев - Грёзы о закате

- А я Козьма. Раб я у ромеев, как и ты. Бежать вместе будем. Клянись, что не уйдёшь без меня.

Встав на одно колено, побитый и исхлёстанный кнутом раб произнёс клятву:

- Клянусь, божий раб, бежать только с тобой.

И перекрестился.

Это представление привлекло внимание хромого монаха, и тот долго и яростно возражал и спорил со своим братом во Христе. Могучего, с обезображенной щекой хромца что-то побудило, в конце концов, дать согласие, и он, бросив свирепый взгляд на причину их раздрая, махнул рукой, выразив соизволение.

Так же жестикулируя, рьяно и по-восточному экзотично, добавляя к ромейским фразам хазарские, покупатель повёл торг с хазарином-змеевичем и, вроде бы, добился своего, но на авансцену действия, оттолкнув хазарина, выдвинулся жидовин, самый главный в их своре, и коротко объявил последнюю цену. Монах, надув щёки, выдохнул воздух и пошёл было восвояси, но хазары окликнули его. По тому, что ударили по рукам, стало ясно: сделка состоялась.

Расковали кандалы, и проданный раб поплёлся следом за монахами, а увидев фонтан с водой, стал жадно пить, но в ту же минуту новый хозяин оторвал его от зеркальной поверхности воды.

- Здесь люд ноги моет. Не пей, больным станешь. Потерпи до киновии. Там и хлеб, и вода. Там исцелю тебя.

Раб молча и вяло пошёл за ним, размышляя о том, что "киновия", вероятно, ни что иное как "обитель", и примеряя к себе слова из сказочки: "не пей, иванушка-дурачок, козлёнком станешь". Из сказки он вернулся к действительности, и как-то вдруг до него дошло, что речь монаха ему понятнее и ближе, чем, например, речь его хозяйки из Радимова селища, совсем недавно уведённой какой-то толстой ромейкой. Его бывшая хозяйка, а с сегодняшнего дня, подобно ему, рабу, тоже ставшая рабыней, когда-то с бахвальством в голосе рассказывала о Киеве, стольном городе Руси. И себя к русам причисляла, поскольку отец её из тех русов, что с Дуная пришли. Но мать-то её из полян, и наречие хозяйки мало чем отличалось от диалекта радимичей. Суть, что "радзимичей", что полян, одна: из ляхов они. Навестил хозяйку как-то её родич из Киева, рус со товарищами. Они, собственно, за мехами приходили. Ушли злыми: меха уже успел забрать какой-то пришлый гость. Послушал их Алесь, побеседовал. Чуждой показалась ему их речь. По внешнему облику и, как предположил Алесь, по генетическому коду, не нашёл он особых различий между собой и теми русами. Но говор выдавал их южное происхождение, да и оговорка мелькнула в речах хвастливого родича хозяйки: "Мы, русины...". Пренебрежительно глянув на идола из дерева, обмолвился тот родич хозяйки, что они, русины, первыми среди русов были крещены в христианскую веру. Подумал тогда Алесь: "Ждите своего часа. Придут варяги - станете зваться русичами и вновь будете поклоняться богам предков". Конечно же, не стал их огорчать.

Боль в голове напомнила о себе, и рабу тотчас опостылели "размышлизмы" о том, кто ему ближе или дальше по языку.

Понуро и невесело стал оглядываться по сторонам. Многоязыкий говор неторопливых или спешащих людей отвлёк его внимание от унылых мыслей. Царьград многоголосо шумел, вонял и зазывно приглашал отведать и купить фрукты, масло, хлеб. Иногда Алесь спрашивал у хозяина о непонятных его разуму домах и объектах. Обшарпанные дома, мимарий или публичное заведение с гетерами, мастерские ремесленников, которые здесь назывались эргистариями и в которых хозяева покрикивали на наёмных мистиев, усадьбы с огородами остались позади. Будто турист, глазел он на здания с облицовкой из пожелтевшего мрамора или иного благородного камня. Восприятие одним левым глазом, наверное, было обманчивым и, во всяком случае, непривычным. Непривычным показалось ему и обилие зелени, садов и деревьев, видневшихся за оградами или каменными заборами. Некоторые из прохожих крестились при виде изувеченного раба и, чураясь его запаха, обходили стороной. Не только дома, но и люди в удалённых от Площади Быка кварталах выглядели иначе: одеяния, пошитые из тонкого льна или шёлка, а то и парчи, явно выделяли из толпы хозяев и хозяек этой части вселенной. Но не все шествовали по довольно-таки грязной мостовой: монахов, за которыми шёл Алесь, обогнала группа рабов, несших на своих плечах паланкин с ромеем, смачно плюнувшим в сторону побитого раба, а затем, - гораздо медленнее - пронесли ещё один богато украшенный паланкин с изящной гречанкой, облачённой в гиматий с вышитыми узорами. Причём за рабами, несшими её паланкин, скорой походкой двигалась стайка рабов, готовых в любое мгновение сменить носильщиков средства передвижения знатной ромейки. В самом деле, почему бы и не похвастать количеством своих рабов?! За этой отстранённой мыслью последовала другая, более трезвая: ведь и он мог быть продан для подобных услуг. Понадобилось некоторое усилие, чтобы справиться со вспыхнувшим в душе озлоблением против сильных мира сего: они плевали, плюют и будут плевать на рабов, но не дело изводить себя понапрасну.

Монахи миновали какой-то портик - и Алесь увидел ряд лавок, в которых продавали манускрипты, поделки, письменные принадлежности, папирусы и пергамент. Козьма стал перебирать разрезанный на листы пергамент, выискивая наилучшие из них, а хромой монах остановился у соседней лавки, разглядывая шкатулки из дерева и слоновой кости. Хозяин Алеся наскрёб мелочь, заплатил за два листа пергамента, и дал знак рабу следовать за ним.

Какой-то камушек оказался под ногой, и босый раб, наклонившись, поднял его. Ему хватило мгновения, чтобы ввести ромея в состояние гипноза. Продавец спросил:

- Дэка?

Немой покупатель кивнул головой, взял протянутый ему десяток листов пергамента и вручил ромею камушек. Сиё платёжное средство незамедлительно было положено в большую шкатулку, а покупатель незаметно исчез из поля зрения продавца. Догоняя монахов и отойдя шагов на пять, он кивнул застывшему продавцу, и тот, очнувшись, стал выискивать кого-то в толпе.

Как-то в тёплый весенний денёк он продемонстрировал радимичам некоторые из обретённых им способностей. Можно было бы рассматривать их как нежданную компенсацию за изгнание и перемещение из своего мира, но Алесю такая компенсация мнилась совершенно недостаточной, и одно время он подумывал покончить с собой, но признал эту мысль малодушием. Накатывали, да ещё как накатывали порой приступы депрессии! Способность гипнотизировать людей выявил за время общения с хозяйкой и кузнецом. В такой же мере его поражала обретённая способность к быстрому усвоению языка: за три месяца он сносно овладел наречием радимичей. Но более всего, его изумляла способность вспоминать то, что он когда-то читал или учил, да подзабыл. То, что он совершал в шутку, выступая как циркач, а вернее, как скоморох, выспрашивая у молодых парней под гипнозом забавные подробности их любовных похождений, вызывало ожидаемое веселье, но, вместе с тем, породило неприязнь со стороны наблюдавших за ним радимичей. Позже они почему-то уверовали, что именно пришелец накликал набег степняков, и Алесь в благородном порыве предпочёл разделить с радимичами судьбу. Решил доказать свою непричастность. Мог, конечно, убежать от хазар. Один молодой радимич, сын кузнеца, утёк в пути тёмной ночью безо всякой магии. Эх, мог бы сбежать здесь, в Царьграде! Но злой и вредный радимич, увидев, что чужак, накликавший беду, перерезает верёвки, сидя внаглую рядом с хазарами, поднял хай, и пришедшие в себя хазары, позвав других на помощь, отметелили Алеся. Успей он перерезать верёвки, результат, возможно, был бы в его пользу.