Макс Мах - Под Луной

Белобородов, Александр Георгиевич(1891-1938) – советский политический и партийный деятель. Член РСДРП с 1907 года. 1917 член Уральского областного комитета РСДРП(б) – РКП(б) (Екатеринбург). С января 1918 председатель Уральского областного Совета. В январе – марте 1919 председатель Вятского губернского революционного комитета, затем Исполнительного комитета Вятского губернского Совета. На VIII съезде РКП(б) избран членом ЦК (1919), после IX съезда – кандидат в члены ЦК (1920). Член Оргбюро ЦК (1919). На пленуме ЦК РКП(б) 25 марта 1919 года его кандидатура рассматривалась на пост Председателя ВЦИК, однако избран был М. И. Калинин. С июля 1919 заместитель начальника Политического управления РВСР. Член РВС 9-й армии Юго-Восточного – Кавказского фронтов. Входил в состав Кавказского бюро ЦК РКП(б), Кубанского революционного комитета, был заместителем председателя РВС Кавказской трудовой армии. С марта 1920 секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) (бюро руководило парторганизациями Северного Кавказа), председатель Экономического совещания Юго-Восточной области. С 29 ноября 1921 заместитель народного комиссара внутренних дел РСФСР. С 30 августа 1923 народный комиссар внутренних дел РСФСР. После смерти Ленина во внутрипартийной борьбе поддерживал Л. Троцкого. Участник левой оппозиции.

Приснилась горящая степь, и черные тени несущихся сквозь белое пламя коней …

Проснулся рывком, как из омута вынырнул. Сердце бешено колотилось, металось там, за решеткой ребер, словно пойманный зверь в клетке, а в голове крутились обрывки фраз, бессмысленные и ни к чему конкретно не относящиеся, но будто бы только что где-то там – за темной стеной сна – орал во все горло:

"В штыки!… В шашки!…"

Кто? Где? Когда?

Кравцов глянул искоса на Рашель. Жена спала, тихонько посапывая во сне тонким чуть вздернутым носом. Волосы рассыпались по подушке широкой волной. В полумраке спальни – начинался рассвет – они казались темными, возможно, даже черными, но на самом деле были рыжевато-каштановыми, того цвета, что пробуждал у Кравцова воспоминания об осени. Лиственный лес под солнцем, "Летний сад" в Петербурге, когда все краски осени смешиваются вместе, рождая настроение…

Он осторожно вылез из-под одеяла и, как был голый, пошел на кухню. Кухню им Котовский тоже обставил, что называется, на зависть, но она выглядела пустой и необжитой, что, в принципе, немудрено. Чугунная угольная плита оказалась холодной. Вряд ли Рашель растапливала ее хотя бы раз. Но зато на кухонном столе – у стены – стояла керосинка. Макс взял с полки коробок спичек, подкрутил колесико регулятора и зажег плоский фитиль. Вспыхнул фиолетово-желтый огонек. Кравцов наклонился, прикурил и только после этого поставил на конфорку полупустой чайник.

"Итак…"

Итак, не успел Кравцов вернуться в Москву, а охотники уже трубят в рожки, и охота эта опаснее войны, беспощаднее тифа.

" На горних высотах дуют смертельные ветры …"

Макс прогулялся по кухне, чувствуя под босыми ногами бодрящую прохладу крашеных досок, пыхнул папироской, вспомнил с сожалением о своей трубке – он к ней успел привыкнуть – и понял, наконец, что спать больше не будет. Тогда он вздохнул коротко, глянул в окно, за которым едва занимался рассвет и пошел искать чистые подштанники, тапки – ну, не ходить же все время босиком – и трубку с кисетом. Когда спустя десять минут, он вернулся на кухню, чайник с энтузиазмом попыхивал паром из круто вздернутого носика и посвистывал хрипло и с натугой, пытаясь справиться с нарастающим внутренним напряжением.

"В самый раз!"

Кравцов заварил чай прямо в граненом стакане. Сахар искать не стал, но зато плеснул себе в другой стакан немного оставшегося "с праздника" "шустовского" и, не торопясь, набил трубку.

"Итак, Григорий знает про Рашель…" – ну, не бином Ньютона! Одесса – город маленький, секреты в нем плохо хранятся.

"Во всяком случае, некоторые…"

Кравцову понадобилось больше года, чтобы уже в Москве – от Блюмкина – узнать, что Рашель – младшая сестра Лизы Винницкой.

Встретились в приемной Троцкого. Кажется, Яков искренне обрадовался, но сказать определенно трудно. Себе на уме человек, непростой, незаурядный.

– Я тебя вчера видел в Политехническом, – сказал, поздоровавшись. – Я ошибаюсь или с тобой была Рахель Кайдановская?

– Рашель, – автоматически поправил Макс.

– Можно подумать! – хохотнул Блюмкин.

– Ты с ней давно? – спросил, явно заинтересовавшись, через мгновение.

– А тебе какое дело? – Максу вопрос не понравился.

– Я сестру ее, покойную, знал, – вздохнул Яков. Кажется, вполне искренне.

– Сестру? – они жили вместе уже достаточно долго, но о сестре Рашель Кравцов слышал впервые. Она вообще не распространялась о своей семье, что, учитывая обстоятельства Гражданской войны на Украине, вполне могло быть обосновано. Макс и не спрашивал.

– Циля Кайдановская, – сказал Блюмкин, и в мозгу Кравцова "замкнуло цепь".

Они не были похожи, вот в чем дело. Старшая сестра, Циля или Лиза, как ее называли на русский лад, была черноволоса и черты лица другие, и цвет глаз, и манера говорить…

– Лизу убили в девятнадцатом, – сказал Макс на всякий случай.

– Я знаю, – кивнул Яков. – Очень красивая была женщина. Не такая, возможно, как твоя Рашель, – он выделил имя женщины интонацией, – но взгляды притягивала. Король в нее недаром влюбился, было в ней что-то такое…

– То есть, ты тоже…?

– Упаси боже! – всплеснул руками Блюмкин. – Где Япончик ходил, нам простым социалистам-революционерам ходу не было!

Старая ревность проступила в голосе, как плесень на хлебе. Стало неловко, и за себя, и за Якова.

– Ты знаешь, кто положил Винницкого? – спросил через пару ударов сердца.

– Нет, откуда? – пожал плечами Кравцов.

– Жаль, – глаза Блюмкина сузились, налились мглой. – Я бы этого доброго человека враз актировал. И за Мишу, и за Лизу.

"Но, прежде всего, за Лизу".

Ну, что ж! Знал Блюмкин, мог узнать и Котовский, но вот история с бриллиантами выглядела полным фарсом. То есть, не то чтобы из этого нельзя было "сшить кафтан". Дело – особенно имея в колоде пару сявок, готовых свидетельствовать перед революционным трибуналом о чем угодно – дело сверстать не так уж и сложно. Было бы желание, воля и средства. Средства у Котовского имелись, воля или страсть, что более типично для эпилептиков, прилагалась, желание, как не упустил случая намекнуть замнаркома, могло появиться.

"Сука!" – Кравцов сделал глоток коньяка и начал раскуривать трубку.

"Не кипятись! – сказал он себе. – С холодной головой ты опасный соперник, на нерве – сам себе враг!"

Все верно, но взять себя в руки оказалось отнюдь не просто. Ненависть, зажегшая сердце, была столь сильна, что на мгновение показалось, синим электрическим огнем полыхнул даже прохладный рассветный воздух.