Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

Байрон, казалось, поправлялся намного быстрее. Кроуфорд часто видел его за обедом, но в эти дни Байрон всегда был в сопровождении пустого, болтливого Томаса Медвина, старого знакомого из пизанского круга, а когда пару раз подвернулась возможность поговорить с глазу на глаз, и Кроуфорд пытался намекнуть лорду, что хочет обсудить задуманное ими путешествие, Байрон хмурился и менял тему.

Когда, наконец, двадцать первого августа Медвин уехал, Кроуфорд обнаружил, что вообще не может поговорить с Байроном. Лорд проводил все свое время, заперевшись в своей комнате и читая или прогуливаясь в большом саду с Терезой Гвиччиоли, и когда как-то раз Кроуфорд осмелился прервать двух влюбленных, Байрон сердито ему сказал, что если он еще раз вторгнется в их уединение, он вообще откажется от их планов.

Тереза Гвиччиоли

Байрон просыпался лишь во второй половине дня, по всей видимости, проводя ночи напролет пьянствуя и лихорадочно набрасывая все новые стансы Дон Жуана . Он больше ни разу не появлялся на Боливаре и, по всей видимости, завязал даже с конными прогулками.

Когда Кроуфорд почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выходить наружу, он начал совершать прогулки по Лунг’Арно, пересекая мост, переброшенный через грязно-желтые воды Арно ― по которому так любил плавать Шелли ― и стучал в дверь Три Палаццо, где снова остановилась Мэри Шелли. Он надеялся, что она походатайствует за него перед Байроном, но она все еще была слишком расстроена смертью Шелли и разгневана отказом Ли Ханта позволить ей забрать сердце Шелли, чтобы думать о чем-то еще.

Кроуфорд думал, что знает, почему Хант столь непреклонен. На днях, после затянувшейся допоздна беседы за обеденным столом о Перси Шелли, Хант удалился вниз по лестнице, направляясь в свои покои ― а затем оттуда донесся его встревоженный возглас. Байрон послал вниз слугу, чтобы узнать что случилось, и Хант заверил того, что просто споткнулся… но каких-то несколько минут спустя все его семейство беспомощно убедилось, что Хант хоть иногда да отступает от своего часто провозглашаемого убеждения, что детей никогда не следует бить.

С тех пор Кроуфорд часто размышлял, отчасти со страхом, отчасти веселясь, поверил ли Ли Хант без сомнения пылким заверениям своих детей, что они знать-не знают, как могла петушиная голова угодить в коробку, в которой должно было лежать сердце Шелли.

Одиннадцатого сентября Мэри выехала из Три Палаццо, направившись в Геную. Позже Кроуфорду пришло на ум, что Мэри все же могла как следует поговорить о нем с Байроном, пока она была в Пизе, так как на следующий день после ее отъезда Байрон вызвал Кроуфорда в парадный сад Палаццо Ланфранки, в котором лорд и его любовница Тереза неторопливо обедали под раскидистыми ветвями апельсинового дерева, и в резких выражениях сказал Кроуфорду, что этот дом будет вскоре закрыт и освобожден, и что Кроуфорду придется его покинуть.

Кроуфорд решил дать Байрону несколько дней, чтобы остыть, а затем, словно случайно, где-нибудь с ним столкнуться, теперь, когда терять, по всей видимости, было уже нечего ― по крайней мере, здесь больше не было оккупировавших дом гостей.

Но четыре дня спустя Кроуфорд проснулся, чтобы обнаружить, что старый друг Байрона Джон Кэм Хобхаус прибыл с недельным визитом. Кроуфорд помнил Хобхауса по путешествию, которое они совершили через Альпы шесть лет назад ― Хобхаус был однокурсником Байрона в Тринити-Колледж [383], и был в настоящее время политиком, жизнелюбивым, искушенным и остроумным, и Кроуфорд потерял надежду когда-либо завладеть нераздельным вниманием Байрона.

После того, как он покончил со своими упражнениями ― он мог теперь подтянуться двенадцать раз кряду ― Кроуфорд провел день, гуляя по Пизе, замечая места, где они были с Джозефиной, и яростно мечтая, чтобы они поженились тогда, когда впервые прибыли в этот город, и никогда не возобновляли знакомства с этими проклятыми поэтами. Возвратившись в дом Байрона, он пару часов пил брэнди в своей комнате, а затем спустился вниз и на кухне съел полента и минестроне. В конце концов, он почувствовал, что хочет спать и вернулся обратно в холл.

Он остановился перед ведущей на кухню аркой. В тусклом свете от пары ламп в нишах на стенах, парадный холл палаццо Ланфранки выглядел в эти дни загроможденным товарным складом ― повсюду грудились ящики с книгами, статуями и посудой, а из стоящей у входа бочки, словно оставленные гостями зонтики, торчали с десяток богато украшенных мечей и ружей. Царившее здесь обычно благодаря детям зловоние прокисшего молока и испорченной пищи перебивали отдающие плесенью испарения старой кожи.

Кроуфорд пробрался между ящиков к бочке и извлек из нее старую саблю, и, вытянув ее из ножен, начал рассматривать клинок, когда на мостовой снаружи раздались шаги, и входная дверь тяжело отворилась.

Хобхаус шагнул внутрь, бросил взгляд на Кроуфорда и, придушенно вскрикнув, метнулся назад. Спустя мгновение внутрь ворвался Байрон с пистолетом в руке, но, увидев Кроуфорда, нахмурено расслабился.

― Это всего лишь Святой Михаил, ― позвал он сквозь раскрытую дверь, ― ищет своего змея.

Хобхаус снова показался на пороге, и Кроуфорд поспешно вложил меч в ножны и запихал его обратно в бочку.

― Ты, должно быть, не узнал старину, ― сказал Байрон Хобхаусу, ― но он был моим личным врачом во время того путешествия, что мы совершили через Альпы в 16-ом.

Хобхаус удивленно посмотрел на Кроуфорда. ― Святой Михаил, да? Начинаю припоминать, ― задумчиво сказал он. ― Ты его уволил, за разговоры о живых камнях, верно? Кроуфорду он сказал: ― Я рад, что вы здесь.

Байрон и Кроуфорд удивленно на него посмотрели

― Ты… вроде бы что-то говорил по поводу брэнди, ― заметил Хобхаус Байрону.

Лорд кивнул. ― Наверху, ― сказал он, указывая путь пистолетом, который все еще держал в руке. Он заметил это и положил его на один из ящиков.

― Нет, захвати его с собой, ― сказал Хобхаус, ― и своего доктора тоже.

Байрон все еще хмурился, но теперь одновременно улыбался. ― Он больше не мой…

Хобхаус уже начал пробираться через сужающийся коридор между ящиков. ― Все равно, кем бы он там ни был, ― бросил он через плечо, ― захвати его тоже.

Байрон пожал плечами и махнул рукой в направлении лестницы. ― После вас, доктор.

Со стен столовой Байрона были сняты все картины, и едва заметные белые квадраты отмечали на штукатурке те места, где они висели. Хобхаус закрыл окна, пока Байрон разливал брэнди.

Хобхаус сел и сделал глоток. ― Я говорил недавно с твоей сводной сестрой Августой, ― сказал он Байрону. ― Она показала мне камни, что ты прислал ей тем летом, когда мы путешествовали по Альпам. Маленькие кристаллы с Мон Блан. Она также показала мне некоторые из твоих писем.