Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

Он вскарабкался на маленький причал, с уважением отмечая, что каким-то образом все еще сжимает в руке сердце.

С еще большим восхищением он увидел, что Байрон приплыл к тому самому причалу, к которому они прибыли ранее этим вечером. «Повезло найти знающего проводника», ― подумал он. ― Байрон, ― с чувством сказал он, ― спасибо тебе… за все.

Гондольер, доставивший их сюда от Лидо, стоял на обращенном к берегу конце причала; он разговаривал с другими гондольерами, но теперь уставился на него и очевидно его узнал.

Кроуфорд вернул контроль над своим телом и улыбнулся мужчине, раздумывая, что бы такое сказать, чтобы его повторное, не вполне обычное явление, выглядело приземлено, и в этот миг заметил Джозефину, спешащую к ним по фондамента и, хвала небесам, все еще сжимающую в руках трость и оставшуюся у них сумку.

Кроуфорд положил сердце на причал, а затем поднялся и начал стаскивать одежду, а гондольер воззвал к нескольким святым и сделал шаг в его направлении, словно собираясь столкнуть его обратно в воду.

Но окрик Джозефины, призывающий его остановиться, был настолько властным, что он замешкался, а когда она, задыхаясь, добежала до него и сунула ему в руку полную пригоршню лир, он, как ни странно, подчинился. Кроуфорд к этому времени уже стоял раздетый.

― Отвезите нас обратно в Лидо, ― выдохнул Кроуфорд, открывая протянутую ему Джозефиной сумку и начиная натягивать сухие брюки. Когда он надел их, он плотно замотал сердце Шелли в рубашку.

Гондольер пожал плечами и приглашающе махнул в сторону лодки, на которой они приплыли. Вслед за Джозефиной Кроуфорд шагнул на борт, неся завязанную узлом рубаху.

Повинуясь мастерским движениям весла, гондола покинула причал, и Кроуфорд оглянулся на оставшуюся позади Пьяцца. Лодка с солдатами все еще бороздила канал далеко к западу, и все солдаты, которых он видел на мостовой Пьяцца, смотрели в том же направлении.

Гондольер развернул лодку, и теперь ее нос был обращен к темноте лагуны, прочь от огней города. Бриз был теперь холоднее, но Кроуфорд даже не потрудился порыться в сумке в поисках рубашки, жакета или ботинок.

― Мы… черт побери… сделали это, ― не веря самому себе, выдохнул он. ― Боже правый, мое тело просто развалина ! ― беспомощно сказал он затем. ― Хотя, полагаю, я жив, по крайней мере, на какое-то время. А теперь, что по поводу тех восемнадцати сотен лир, которые ты спустил, а также лошадей и кареты? Кроуфорд засмеялся с видимым облегчением. ― Байрон, ― ответил он, ― я буду натирать твои полы и чесать гривы твоим лошадям лет двадцать, чтобы вернуть тебе долг. Я…

Он остановился, глядя на Джозефину.

Она сидела со скрещенными ногами. На причале на ее туфли налипла грязь, и сейчас она поскребла пальцем по подошве и уставилась на получившийся на кончике пальца комочек грязи.

Затем она положила палец в рот и дочиста его облизала, и начала снова скоблить подошву.

Он знал, что будущие матери часто едят странные вещи ― словно их тело само знает, в чем нуждается растущий внутри них малыш.

Внезапно он вспомнил глину, которую увидел вокруг ее рта, когда она впервые четыре дня назад появилась перед ним в Каза Магни ― а также нехарактерные боли, которые доставляла ей ее трехмесячная беременность.

Несколько секунд он пытался придумать какое-нибудь объяснение всему этому, кроме единственного ему известного, и, в конце концов, отверг их все.

Очевидно, она носила больше, чем просто человеческого ребенка.

Он вдруг осознал, что она смотрит на него, и попытался вновь напустить на себя довольную улыбку, что играла на его лице несколько мгновений назад.

Но это ее не одурачило. ― Что-то не так? ― спросила она.

Байрон повторил вслух мысль, что только что промелькнула в голове Кроуфорда. ― Это близнецы, ― услышал Кроуфорд свой собственный голос.

Гондола целую минуту перекатывалась на темных волнах, пока Джозефина молча смотрела в запятнанный кровью настил. Наконец, она подняла на него выплакавшие уже все слезы глаза. ― Думаю, я всегда это знала.

Кроуфорд потянулся и взял ее за руку. В другой руке он сжимал скрывавшую сердце Шелли рубаху, и он взвесил его на руке. ― Шелли прожил хорошую жизнь, ― сказал он, выталкивая слова наружу, словно это были камни, которые он запихивал через дверной проем в дом, ― в конечном счете.

Теперь она всхлипнула, но все так же без слез. ― Чего же тогда мы сегодня достигли?

― Мы… освободили тебя, мать этого ребенка, ― сказал Кроуфорд, ― и мы приобрели ребенку по меньшей мере столь же человеческую жизнь, какая была у Шелли, в отличии… ― он прервался. Усилие, потребовавшееся чтобы выговорить это, было почти нечеловеческим. ― В отличие от жизни чистопородного… камня. Мы спасли Байрона, его детей и Терезу. Так что… оно того стоило. В горле стоял ком, и он отвернулся, чтобы она не увидела стоящие в его глазах слезы.

Некоторое время они сидели в молчании. ― И теперь нам всем, ― сказала она, наконец, безжизненным голосом, ― предстоит бежать за океаны, или постоянно жить в страхе, что они могут снова найти нас, и что, в конечном счете, какой-нибудь ночью мы будем настолько сломлены, что пригласим их обратно. А наш ребенок родится в их… их рабстве. Это я, Я пригласила их войти и забрать его или ее.

Она откинулась на сиденье и уставилась на мерцающие над головой звезды. ― Думаю если сложить все это вместе ― это победа ― так или иначе ― по крайней мере, для большинства из нас, ― прошептала она. ― Но Боже, ― если бы был хоть какой-то способ освободить людей, перерезать нить связавшую род человеческий и этих каменных созданий.

Кроуфорд волочил пальцы изувеченной руки по воде и наблюдал размытые очертания куполов церквей, молчаливо проплывающие по левому борту, и думал о связи между их видами. И снова мысленно проговаривал свои разговоры с Шелли, Байроном и Вийоном.

Наконец он глубоко вдохнул и сказал: ― думаю, такой способ есть. Он повернулся к гондольеру и сказал: ― Отвезите нас, пожалуйста, обратно на Пьяцца.

― Нет! ― вскричал он мгновение спустя, безошибочно узнаваемыми интонациями Байрона. ― Нет, плыви в Лидо. Айкмэн, послушай меня ― как только австрийцы поймут, что глаз исчез, они просто отрубят на Пьяцца чью-нибудь голову, и кровь будет работать вместо глаза. Если Джозефина будет там, она снова будет для них видима, снова вернется в их сети.

Кроуфорд вернул власть над своей речью. ― Я не собираюсь брать с собой Джозефину. Она останется в гондоле, и она будет невидима для своего вампира, даже если они уже проделали этот кровавый трюк. А Я и так не был в их сетях, до того как мы поймали глаз, так что для меня это не опасно. Он повернулся к гондольеру и сказал: ― Отвезите нас обратно на Пьяцца, пожалуйста.